Книга взросления. В двух историях Дарья Чупрова

История 1.

БРОВИ

Часть 1

Глава 1

А-а-а-а-а-а-а…о-о-о…а-а-а-а-а

В голове моей шумит. Фен Ленки Медведевой высушивает не только белоснежную шевелюру, но и, возможно, остатки ее мозгов. А-а-а…о-о-о…а-а-а-а-а…о-о-о-о… Она смотрит на меня своими пушистыми глазами. Именно пушистыми, ведь у нее так много ресниц.

Тонкая, похожая на картинку девушка. Все в ней ладно, особенно нравятся мне кисти ее рук. Я всегда завороженно наблюдаю за руками людей – порой они могут рассказать гораздо больше, чем их выдрессированные спокойствием лица.

А-а-а-а…о.

Чпок. Дующий зверь замолкает.

– Ну, как? – Она с удовольствием продолжает запускать длинные пальцы в чистые волосы. Я оцениваю ее взглядом.

– Очень хорошо, прям вот замечательно, аж сладко во рту стало, сейчас стошнит.

Лена смеется своим голосом-колокольчиком и целует мою теплую щеку влажными мягкими губами. Я, естественно, фыркаю и всячески демонстрирую недовольство, но мы обе знаем, что это не больше чем спектакль. Она идет на кухню и начинает петь популярную попсовую песенку. Я остаюсь у зеркала и смотрю на себя строго, недобро.

– Тьфу, мерзость.

Собственно, ничего сверхмерзкого я там и не увидела, но мне так хочется чего-то другого, даже толком не пойму чего. Может быть, отражения Ленки?

Она мне нравится, нравится даже больше, чем должна привлекать просто подруга. Но вы не подумайте, я в принципе люблю все красивое. Бывает, иду по центральной улице и смотрю на небо, а там – закат, как полосы ровный, дом старинный большой вдалеке, и так это все складывается, склеивается, как картина настоящая. Вот и стою я посреди улицы с глазами туманными, как пьяная, смотрю на здание, на розовое марево, фиолетовые линии… А за домом этим, кажется, и вовсе весь мир кончается, и стоит он весь такой, затыкает собой дыру в пространстве, убери его – белое пятно и останется. А пока он на месте – все хорошо, все правильно.

Впрочем, эти мои наблюдения не приводят ни к чему особенному. А жаль.

Ленка выходит из кухни с двумя желейными конфетками в руках. Хитро щурясь, она бросает мне одну, та падает, а я неуклюже пытаюсь словить конфету, хотя она уже лежит на полу. Р – значит реакция! Видите, здесь я тоже достаточно заурядна.

Лена критически осматривает мою жующую фигуру:

– Давай я тебя накрашу?

– Художником себя возомнила? Обойдусь, я уже накрашена.

Ленка игриво смыкает губы, и тонкая улыбка делает ее еще более прекрасной.

– Накрашена, да не так. Ну, лапочка моя, ну прошу тебя, дай сделаю из тебя конфетку!

Лена ш-ш-ш-ур-ш-ш-ит фантиком и кидает желтенькую сладость себе в рот. Я глубокомысленно и театрально продолжаю:

– Мда. Сложно в этом мире быть женщиной.

– Становись феминисткой! Как Катька! М?

– Думаю, в наше время давно пора защищать права мужчин, а не женщин.

Ленка круглит на меня глазища, а я продолжаю:

– Чего корежишься? Я серьезно. Детей с кем оставляют, практически всегда с матерью! Право на сексуальность у кого? У женщин, мужчины здесь остаются за бортом, просто не понимая, как ее выражать, а современная медиакультура им в этом и вовсе не помогает, сводя все к канонам женской привлекательности, которая явно не подходит мужчинам, ну, или упрощая ее до примитивизма… А работа? Вот много ты знаешь мужчин-воспитателей? – Пока я говорю, подруга хмурится и задумчиво покусывает нижнюю губу, мне нравится, когда она такая, и я с удовольствием продолжаю: – Так что не все у них радужно, ой не все…

– Стоп, остановись! – Лена выбрасывает вперед свои фарфоровые ручки, делая абсолютно театральные жесты. – Хотя ты довольно милая, когда начинаешь умничать, у тебя появляются такие забавные складочки прям во-о-о-от здесь, – она нежно, но с напором тыкает мне своим прекрасным пальцем между бровей, был бы третий глаз – выдавила, точно говорю.

– По-моему, сама идея борьбы за чьи-то права в двадцать первом веке как ничто подчеркивает не схожесть, а именно различность тех, кто борется, с теми, с кем борются. Смысл есть отстаивать общие права человека, будь то мужчина, женщина или ребенок.

– Или даже Денчик?

– Ну, палку-то не перегибай.

Мы начинаем хохотать. Я давно смирилась с амплуа горе-влюбленной и не только не обижаюсь на шутки, направленные в эту сторону, но и всячески сама пытаюсь обогатить эту часть моей жизни юмором. Я давно выросла из подростковых ночных страданий в холодной постели, умыванием слезами и целованием взасос подушки, когда ее пуховые углы превращаются в нежные широкие плечи… Между прочим, подушки не самые плохие целовальщики, я вам как специалист говорю!

Вот так мы и подошли к тому, почему же я всегда немного грустная. Дело даже не в моем неудавшемся романе и не в постоянных секундных встречах с объектом моих желаний, а просто в том, что я слишком много думаю. А делаю я это постоянно. Гадость какая.

Шучу. Конечно, шучу. И все же я человек печальный, вечно недовольный, но улыбающийся. Вот так. А Ленка другая. Ей впору становиться актрисой, с ее зелеными глазами-бусинами, этими пластмассовыми ресницами, точь-в-точь как с обложек журналов. Не люблю я этого притворства. Но Ленку люблю, вот и живу в вечном противоречии со всеми и вся, с собой и с теми, кто прошел рядом.

Леночка продолжает собираться и ходит по дому взад и вперед, виляя упругими круглыми бедрами. Я пялюсь на нее и думаю, что она слишком откровенно одевается, но если быть до конца честной, я бы и вовсе щеголяла нагишом, обладая теми же достоинствами, что и подруга.

В ее квартире я чувствую себя свободней, чем дома, могу позволить себе забраться в кровать или взять любую книгу без спроса.

Ленка включает старый диск. Да, да – именно диск, нашей любимой группы – и мы забываемся. Ей одеваться еще полчаса, успеем прослушать все. Каждая песня имеет свой отпечаток тоски в моих воспоминаниях, каждой мы присвоили событие, связывающее нас с любовными переживаниями. Мы орем отдельные строчки наиболее яростно, только вдвоем понимая, что за этим кроется. Это только наш шифр, наш с ней язык.

Я закрываю глаза.

Лай-ла-ла-ла-ла-о-о-ла.…

Как же хорошо. Ленин диван мягкий и родной. Я люблю ночевать в ее квартире. В нашей квартире. Я бы хотела, чтобы она была нашей.

Ленка почти закончила приготовления. Диск проиграл последнюю песню. С кухни доносится приятный аромат ягодного чая. Леночка знает, что я люблю его, к тому же это стало традицией. Мы всегда пьем вкусный чай в пирамидках перед выходом на очередную гулянку.

Весело хрустим лимонными вафлями. Светлые крошки падают в Ленкино декольте, она не по-женственному, а по-настоящему, по-своему гогочет и продолжает нести очередную околесицу. Я улыбаюсь, жую и улыбаюсь. Почему-то мне хорошо. Здесь и сейчас. Странное чувство растекается под кожей, словно лучи солнца проникли в мое тело невероятной жидкостью и блуждают, изнутри смазывая все своим теплом. Этот дом, эта девушка, мои печали, слезы, смех – все соединилось здесь, в этой простой двухкомнатной квартире со скрипящими половицами. Под эти ковры забирались мои секреты, а стены берегут в себе отголоски ночных телефонных звонков. Здесь все про меня. Это даже больше напоминает любовь, нежели мои уже пережитые ночные припадки.

Мне за них стыдно.

А ведь вымучивала из себя великую артистку, выкручивала пальцы, заламывала руки. Рыдала, воздух ртом ловила, как рыба. Шептала после, словно молитву, чего-то просила, и имя оставалось со мной, во мне всегда, все время. Сон был тревожный, тяжелый. Веки болели. Вот так. Постановка. Поаплодировал бы хоть кто. А сейчас… Сейчас это «улыбает». Дышится свободно. Отпустило. Уже отпустило.

Я лежу на большом бежевом диване, и мне действительно легко.

Ленка выбирает туфли.

– Смотри, вот эти визуально делают ножку меньше.

– Угу, а еще они делают кровавые мозоли. – Я перекидываю ногу на ногу и фирменно поднимаю левую бровь. – Я же помню ту пятницу.

– Фу, какая ты.

– Зачем вообще выбирать туфли, когда мы идем пьянствовать в неубранную трехкомнатную хрущевку?

Лена опять выкатывает свои и без того большие глаза.

– Игорек! Саша, неужели ты не понимаешь?

Ленка немного нервно начинает переставлять коробки с обувью, все же оставив на полу белые туфли на высоченном каблуке.

– Ты снимешь их, как только зайдешь в дом, и Игорек тут же галантно предложит тебе переобуться в бабушкины «советские» тапки в серый горох. Он тебе их всегда дает, видимо в знак симпатии.

Ленка одним лицом показывает, что чихать хотела на мою иронию, и, кривя уголок рта, убирает все в шкаф. Белые туфельки одержали победу надо мной и над общечеловеческой логикой. Как она в них пойдет по нашим дворам, между усыпанных декоративными мелкими плиточками пятиэтажками? Тем более после дождя? Отважная женщина.

Лена еще раз бежит в ванную уже обутая, и я слышу характерные «пыщь-пыщь». Это самое «пыщь-пыщь» сообщает мне, что прекрасный цветок по имени Лена хорошо полился духами, и теперь все готово, можно выходить, естественно, предварительно еще разочек заглянув в зеркало, находящееся уже в прихожей.

Глава 2

На улице моросит дождь. В сумерках города дома смотрятся угрожающе. Мне так кажется. Я больше люблю деревянные ссохшиеся домики. Они мне, что ли, ближе, понятней. Хоть я и прожила всю свою жизнь в обычной девятиэтажке. От высоких домов порой веет тоской и пустотой. Удивительно. Наверное, их стены видели и слышали столько историй, столько слез и смеха впитали в себя, что их терпение лопнуло: остались лишь пустота и холод. Нет в этих домах души – переизбыток жизней, слишком много людей для одного дома, вот он и изнашивается энергетически, становится абсолютно неживым. Мертвые камни. Нет, не подумайте, я нормальный человек и вообще не считаю, что у домов есть душа, но ведь утверждать, что от предметов или людей не исходит энергетика, для меня глупо. Вы ведь бывали в театре? Когда хороший актер выходит на сцену и начинает играть, он отдает тебе немножко себя, ты чувствуешь душевный подъем, возбужденность, легкость! Ты чувствуешь этого совершенно незнакомого человека так близко, почти что внутри. Так бывает и в жизни, кто-то отдает тебе часть своего счастья, становясь от этого еще более счастливым, а кто-то забирает рукопожатием последние душевные силы. Ладно. Итог – маленькие старенькие дома я люблю больше, вот и все. Кстати, я воображаю, будто каждый из этих домиков хранит в себе какую-то тайну, а если и не тайну, то крайне занимательную историю. Чувствую от них тепло, и они начинают казаться живыми. Есть такое выражение «греет душу», оно наиболее точно мне все объясняет. Я оттаиваю, выхожу из вечной мерзлоты будней, когда могу заглянуть в чужие окна старинных жилищ.