– П-ф-ф, – словно сдувается Радзинский и трёт ладонями лицо, крепко прижимает их к векам, таращит осоловевшие глаза. – Я уже пробовал. «Медитировать».

– Да? – удивлённо вскидывается Олег. – Ты не рассказывал.

Радзинский усмехается про себя – он много чего не рассказывал. Например, что прошлым летом в Баку, куда ездил на конференцию, познакомился с человеком, который назвал себя суфием. Общение с ним остро напоминало Радзинскому засасывание в аэродинамическую трубу – и страшно, и сопротивление не поможет. Он провёл у бакинского знакомого в Гяндже две недели, и за это время всё в мозгах его сдвинулось настолько, что о возвращении в прежнее сонно-дремотное состояние сознания не могло быть и речи. Рафик дал координаты одного человека в Подмосковье, который занимался тем же, что и он. Наведавшись по указанному адресу, Радзинский почувствовал, что влип ещё больше – Эльгиз заворожил его настолько, что первые полгода знакомства он каждые выходные мотался в посёлок, где тот живёт, и, открыв рот, ловил всякое его слово, и ходил за ним, как привязанный. Но перед Новым годом Эльгиз поставил условие: Радзинский всё бросает и перебирается в его избушку – только тогда он станет полноценно его учить. И всё оборвалось – Радзинскому словно кто-то сказал «не надо» и он не смог через это своё внутреннее отторжение переступить. Всё происходило, конечно, в страшном секрете. Пришлось пообещать, что ни одна живая душа об этих контактах не узнает. А Радзинский слово держал, потому и не обмолвился лучшему другу о своём приключении.

– Ну, как же! – раздражённо хмурится он. – Ты же сам меня с ним познакомил – с этим типом с Алтая!..

– Не помню… Ладно – и что?

– Что… Сосредоточился я на этой самой «кундалини» и увидел, как из основания позвоночника выпорхнула белая птица и по позвоночному столбу начинает подниматься голубое пламя…

– Ух ты! – не отрываясь от чтения, восхищается Покровский и вонзает зубы в кусок пирога с черничным вареньем.

– «Ух» – да не «ух», – морщится Радзинский. – Когда я рассказал об этом тому парню, он жутко испугался и горячо посоветовал это самое пламя «затушить». Во избежание непредсказуемых последствий…

– И ты затушил? – ахает Покровский, на мгновение вскидывая на собеседника глаза.

– Конечно. Я что – камикадзе? – Радзинский заглядывает в свою опустевшую чашку, вздыхает и идёт варить новую порцию кофе. – Понимаешь, Олежек, – продолжает он, снова усаживаясь за стол с дымящейся туркой в руке. – Это вещь сугубо практическая. Ты углубляешься, углубляешься, углубляешься в себя, постепенно отбрасываешь всё ложное, слой за слоем снимаешь с себя стружку… И в итоге доходишь до самой сердцевины. А там ничего нет – пустота… Это то, как я понял цель предпринимаемых усилий. Может, я не прав?.. Ты, вообще, меня слушаешь?!

– М-м-м… Да! – с видом пай-мальчика кивает Покровский, поспешно откладывая изрядно помятые листки в сторону. И преданно глядит Радзинскому в глаза.

Тот оценивающе прищуривается и неторопливо делает глоток кофе.

– Вот тобою что движет? Ради чего ты носом землю роешь?

– Ну… Я врач. Мне просто любопытно всё выходящее за рамки обыденного представления о мире и человеке. Я надеюсь найти всем этим невероятным фактам исчерпывающее научное объяснение, – твёрдо, без запинки, отвечает Олег.

– То есть, цели у тебя нет, – безжалостно подытоживает Радзинский.

Покровский возмущённо открывает рот и тут же захлопывает его обратно – получается, что цели, по большому счёту, действительно, нет. Так – увлечение процессом. Хобби.

– А у всех этих «оздоровительных» упражнений цель есть. Понимаешь, Олежек? И как-то она не сильно меня вдохновляет…