– Потому что ты надрался, как последняя скотина, и теперь сам себе противен, – бесстрастно отвечает друг детства. – Впрочем, я не лучше… – покаянно вздыхает он.

Радзинский останавливается и швыряет окурок на лёд, придавливая его носком ботинка. Поворачивается к другу лицом.

– А я могу сделать так, что ты мигом протрезвеешь. – Он разминает кисти рук и поддёргивает рукава, как будто собирается показать фокус. – Веришь? Я знаю, что если уберу вот это сиреневое мерцание вокруг твоей головы, – он широко поводит рукой, – хмель из твоих мозгов разом улетучится. Я псих?

– Нет, ты феномен, – успокаивающе похлопывает его по руке Покровский и снова страдальчески морщится от подступающей дурноты. – И я буду очень тебе благодарен, каким бы загадочным способом ты не избавил мой организм от симптомов алкогольного отравления. – Он выжидательно смотрит на Радзинского. Тот сосредоточенно проводит рукой над его макушкой и с интересом наблюдает, как ошарашенный друг недоверчиво трясёт головой, трезвея. И непостижимым образом трезвеет сам.

Они молчат. Радзинский мрачнеет и прикуривает новую сигарету. Покровский, не находя слов от переполняющих его эмоций, сконфуженно тычет его кулаком в плечо:

– А, может, ты просто волшебник? И мы не там ищем?

– А где надо? – Радзинский поднимает воротник, ощущая озноб и слабость, как от внезапно приключившейся простуды. Кроме всяких шуток у него начинает болеть голова и першит в горле.

– Ну, как в сказках бывает? – радостно смеётся Олег. – Тебя найдут. Например, старичок какой-нибудь попросит через дорогу перевести, а потом обернётся могучим колдуном, который научит тебя управлять стихиями!.. Представляешь, – добавляет Олег удивлённо, чутко прислушиваясь к чему-то внутри себя. – А у меня, кажется, простуда прошла после твоих манипуляций…

Радзинский озадаченно смотрит на него несколько секунд, а потом начинает дико хохотать.

– Я не волшебник. Я только учусь… – всхлипывает он в промежутках между приступами истерического смеха. Горло саднит всё сильнее, уже больно глотать и – самое противное – свербит в носу. – Пойдём. – Он хлопает Покровского по спине своей могучей рукой так, что тот едва не клюёт носом асфальт. Затягивается сигаретой и одновременно мычит от смеха. – А, может, психиатру этому сдаться – для опытов? Человек диссертацию напишет – хоть кому-то от моей «патологии» польза! Он, по крайней мере, более вменяемый, чем тот тип, который с помощью звуковых вибраций нам чакры открывал! Слушай! – Радзинский заходится в новом приступе смеха. – А вдруг я уже «просветлённый»? Другие стараются, через одну ноздрю дышат, чтобы что-то там обрести, а у меня уже всё есть! Так это меня должны искать! Ну! Взять тебя в ученики?

Стенать и всхлипывать от смеха они продолжают уже вместе, и так – дружески пихая друг друга локтями – идут домой.

Во дворе перед тем, как разойтись по подъездам, Радзинский устало произносит:

– Ладно, Олежек. Я думаю, хватит нам уже дурью маяться. По тридцатнику скоро обоим стукнет. Ты как хочешь, а я больше по таким компаниям не ходок.

– И правильно, – сосредоточенно кивает Покровский, но в глазах его сомнение, и неуспокоенность, и жажда. Радзинский пристально всматривается в его простое, честное лицо и хмуро качает головой. Они прощаются и оба знают, что, как только на их горизонте нарисуется новая компания «ищущих», «знающих» или «просветлённых», любопытство перевесит все мудрые соображения, и они непременно потащатся туда снова. Как два доверчивых дурака.

– Ну, как – ты понял что-нибудь? – Покровский с интересом утыкается в «слепой» машинописный текст.