Вбит осиновый кол.»
А он: «Мне пофиг! Яж монгол!
У меня степь справа и слева.»
Каракоз
Лежишь, бывает, на кровации
под белой пеной одеял.
Бывают также ситуации,
которых не предполагал.
Внутри фантомы управляемы.
Снаружи незаметный нос
Иванплатоныча Каляева
заводит в адский каракоз.
Внутри слова «Закона Божьего»
(сдал на «отлично» сей предмет).
Снаружи, вроде бы, всё то же, но
похоже на кошмарный бред.
Внутри царит законоведенье,
на все вопросы есть ответ.
Снаружи пляшут черти с ведьмами,
и никаких ответов нет.
Слова, казалось бы, понятные
звенят снаружи, а копнёшь,
за каждым словом ловко спрятана
непредсказуемая ложь.
Снаружи хочется потешиться
прелестным соком разных форм,
не ведая, что в них содержиться
цикута или хлороформ.
За мимолётностью улыбки
сорвёшься с места, полетишь
как спелый жёлудь в счастье зыбкое
и вновь напорешься на шиш.
По дебрям бреда с утра до ночи
за незаметный внешний нос
ведёт судьба Иванплатоныча
в необратимый каракоз.
Там лихо пляшут черти с ведьмами.
Там за спиной закрылась дверь.
И сквозняки мурлычат с ветрами
Иванплатонычу: «Не верь!»
Про жизни сон Иванплатонычем
написан жалобный стишок.
Трясётся кучка в «Скорой помощи»
великокняжеских кишок.
Эх, Ваня, в Шлиссельбургской крепости
жестка прокрустова кровать.
Эх, Ваня, большей нет нелепости,
чем персонажей сна взрывать.
Искал ты правду, кликал «veritas».
Молчал винтажный интернет.
А ты искал и кликал. Верил ты.
Всё это, Ваня, дикий бред!
Лежал бы смирно на кровации,
Epitaph тихо напевал,
не верил бы, на ситуации
в альковном Ми-минор плевал.
Внутри тебя порхают бабочки,
играют красками цвятки.
Мизгирь снаружи в белых тапочках
плетёт мерёжки-завитки.
Карусель
Сели мы на карусели.
Огляделись – сели все ли?
Словно в пиццы колесе
черри, сели вроде все.
Закружилась карусель.
Захотелось слезть отсель.
Вещей страшное число
центробежкой унесло.
Рос мороз. Кончалась осень.
Парк закрылся. Карусель
циркулирует. Иосиф
забыл выключить дроссель.
Он уволился с работы.
Был он техник, стал поэт.
Совершаем обороты
мы уже четыре лет.
Сострадательные люди
нам кидают снизу хлеб.
Мы вращаемся на блюде.
Образ жизни наш нелеп.
Кто бы кинул полотенце.
Надо вытереть лицо.
Изо рта слюна сентенций
лезет матерным словцом.
Шли века, эпохи, эры.
Целы спицы, обод, ось.
У Петра вчера и Веры
двое внуков родилось.
Постепенно мы привыкли,
свили гнёзда, обжились.
Поём хором «квыкли-квыкли»
и посматриваем вниз.
Что ещё сказать об этом?
Сударь ты или мамзель,
если техник стал поэтом,
не садись на карусель.
В силах только крановщица
снять оттуда корпус твой.
И вообще, куда ты мчишься
как психический. Постой!
Клар net
Этой ночью случилось вот что.
Клара у Карла украла кларнет.
Взошло Солнце. Открылась почта.
Карл проснулся. Кларнета нет.
Заскрипели двери. Заплакали дети.
Собаки сходили в туалет.
Воцарился гендир в кабинете.
Карл обыскался. Кларнета нет.
Ток заполнил электросети.
Балерина подумала: «Опять балет!»
Генералы столпились в генералитете.
Карл расстроен. Кларнета нет.
А Клара сидит на табурете:
«Карлуша, присядь, скушай омлет.»
Карл присел. Безнадёжно в омлете
копается. Кларнета нет.
И всё же где-то на белом свете
кларнет существует. Карл знает – он есть.
Пока не закончатся поиски эти,
Карл омлеты не будет есть.
Кларет
Первого мая они по традиции
с бутылкой кларета сидели под птицами.
И было им хорошо.
Второго мая ему было плохо.
Она мечтала о палочке Коха
или чьей-то ещё.
Проблема не в том, что он алкоголик,
а ей нравятся Сенька и Толик.
Проблемы нет никакой.
Просто, скоро наступит лето.
Почему бы не выпить немного кларета,
и что там ещё под рукой.
Ведь известно, что будет дальше.
Немного любви. Много фальши.
Дети окно разобьют.