Я принялась снимать башмаки и платье. И вскоре уже стояла босиком в одной сорочке и переминалась с ноги на ногу на стылых камнях. Огромную чашу в шесть футов шириной украшали резные изображения Святой Марии и апостолов. Я перегнулась через край и увидела свое отражение в святой воде: бледную кожу, смутные темные дырочки глаз, буйные черные кудри, выбившиеся из кос, пока мы сюда плыли. Купель оказалась глубокой, так что вода бы дошла мне до груди, совершенно прозрачная вода.

Когда пришел настоятель, он возложил на меня руки и произнес что-то на языке церковников. Мое сердце затрепетало в отчаянной надежде. Настоятель окунул руку в чашу и вывел крест у меня на лбу. Палец у него оказался ледяным. Ничего не произошло, так что он повторил слова, перекрестившись. Я стояла затаив дыхание и ожидая, что теперь нечто случится, но чувствовала только прохладу воздуха и холодные камни под ступнями.

Святая вода призывно поблескивала. Я не могла больше ждать. Я вывернулась из-под рук монаха и полезла в купель.

– Хаэльвайс! – взревел мой отец.

Холод вгрызся мне ноги, живот и руки. Когда я погрузилась под воду, мне пришло в голову, что, будь во мне демон, изгнание оказалось бы болезненным. Безмолвие церкви сменилось рокочущим плеском у моих барабанных перепонок. Вода была как жидкий лед. Святая святых, подумала я, разевая рот в беззвучном крике. Как же дух Божий мог обитать в такой холодной воде?

Когда я, задыхаясь, вынырнула, настоятель читал что-то на их священном языке.

– Что ты, по-твоему, творишь? – заорал отец.

Закончив молитву, настоятель попытался его успокоить.

– Ее побудил Святой Дух…

Я выкарабкалась из чаши, гадая, прав ли монах. Вода стекала по лицу ледяной пеленой. Волосы струились по спине. Я поднялась, разбрызгивая воду по всему полу. Зубы у меня застучали. Матушка засуетилась вокруг, помогая мне выжимать волосы и сорочку, пытаясь обтереть меня своей юбкой.

Отец посмотрел, как я дрожу и натягиваю платье. Взглянул на настоятеля, потом на мать, нахмурив брови.

– Как ты себя чувствуешь?

Я заставила себя замереть и прислушаться. Подумала: мокро и холодно, но ничуть не иначе. Либо демона не было, либо я не в силах понять, изошел ли он. Осознание этого обожгло. Я подумала обо всех средствах, которые мы перепробовали, о зловонных снадобьях, кислых пирогах и горьких травах. Как знать, что со мной попытаются сделать дальше?

Я посмотрела им всем в глаза, округлив собственные. Потом опустилась на колени в лужице на камнях и перекрестилась. Проговорила:

– Пресвятая Богородица. Я исцелилась.

После изгнания мои припадки исчезли на шесть благословенных недель, подарив самую долгую передышку изо всех, что мне выпадали. Когда они вернулись, я попыталась скрыть это от отца. Мысль о том, чтобы разочаровать его, была невыносима. В конце концов он узнал и постановил, что отныне мы станем искать исцеления только у святого люда, поскольку изгнание помогало дольше, чем все испробованное прежде. К тому времени как мне исполнилось пятнадцать, мы посетили все церкви и святыни на расстоянии двухдневного пути, и я стала относиться к стойкости этих исцелений с глубоким недоверием. После некоторых паломничеств припадки возвращались сразу же, тогда как иные избавляли от них на месяц или около того. Мать не позволяла мне выходить из дома без нее. Я виделась только с Маттеусом, когда она брала меня с собой в портняжную.

Тем летом в трех днях езды к югу от города отец нашел затворницу, прославленную сотворенными чудесами. После нашего странствия к ней я не падала в обмороки много недель подряд, и моя недоверчивость начала угасать. К началу третьего месяца без припадков я преисполнилась безумными надеждами. Даже матушка поверила. Она принялась рассуждать о временах, когда я выйду замуж, заведу детей и начну ходить за собственными пациентками. И стала посылать меня с поручениями за принадлежностями для работы и отпускать пострелять с Маттеусом, хотя все равно наказывала остерегаться