Я ненавидела пустоту, которую чувствовала в церкви отца, когда он тащил меня на службу, тайные же ритуалы матери действительно заставляли меня что-то ощущать. Но в тот день, пока родители ругались, мне пришло в голову, что ученые мужи в монастыре могли бы подарить мне освобождение, которое не способны дать матушкины целители.

Ночью родители спорили долгими часами, и раскаленные добела слова звучали так громко, что я все слышала. Отец без конца твердил о демоне, который, по его разумению, в меня вселился, и об угрозе, которую тот представляет для нашего существования, и об избиении камнями, которое меня ждет за любую провинность. Мать отвечала, что припадки у ее рода в крови, так почему же он считает, что это одержимость? И напоминала, что после всего, от чего она отказалась, он обещал не отнимать у нее ответственности за одно это дело.

Но следующим утром она разбудила меня, побежденная. Мы стали собираться в монастырь. Мое стремление опробовать что-то новое казалось мне самой предательским. Я постаралась скрыть его ради нее.

Когда мы подошли к причалу за нашей хижиной, едва рассветало. Мы столкнули лодку в озеро, и дозорный на башне узнал моего отца и помахал нам над стеной. Нашу лодку качало на воде, отец пел псалом:

Он греб через озеро, огибая северный берег, где деревья окутывала мгла, которую жрецы называли «нечестивой».

– Божьи зубы, – вздохнула матушка, – сколько раз мне тебе повторять? Туман не причинит нам вреда. Я выросла в этих лесах!

Она никогда и ни в чем не соглашалась со священниками.

Вытащив лодку на берег спустя час, мы подошли к каменной стене, окружавшей монастырь. Добрый с виду монах – пожилой и худой, с длинной белой бородой и усами – отпер ворота. Стоя между нами и монастырем и почесывая над вырезом своей туники, он выслушал рассказ отца о том, зачем мы пришли. Я не могла не заметить блох, которых он все давил пальцами, пока отец говорил о моих припадках. Почему бы ему не раскидать по полу мелиссу, удивилась я, или не обтереть кожу душистой рутой?

Матушка, должно быть, задалась тем же вопросом.

– У вас нет огорода с травами?

Монах покачал головой, объяснил, что их садовник умер прошлой зимой, и кивком попросил отца закончить описание моих обмороков.

– На нее снисходит что-то противоестественное, – сказал тот монаху, повышая голос. – Потом она впадает в своего рода помрачение.

Монах внимательно всмотрелся в меня, приковав взор к моим глазам.

– Ты подозреваешь, что виноват демон?

Отец кивнул.

– Наш настоятель мог бы его изгнать, – предложил монах. – За плату.

У меня в сердце что-то дрогнуло. Как бы мне хотелось, чтобы это сработало.

Отец протянул монаху горсть хольпфеннигов. Тот их пересчитал и впустил нас, закрыв за нами тяжелые ворота.

Пока мы шли за ним по монастырю, матушка хмурилась.

– Не бойся, – прошептала она. – Нет в тебе никакого демона.

Монах провел нас через огромную деревянную дверь в главную залу монастыря, длинную комнату с алтарем в дальнем конце. Вдоль прохода под фресками мерцали свечи. Наши шаги порождали эхо. Когда мы подошли к купели, монах сказал мне раздеться.

Отец потянулся к моей руке и сжал ее. Посмотрел мне в глаза с теплым выражением на лице. Сердце у меня чуть не лопнуло. Он не смотрел на меня так очень давно. Как будто долгие годы обвиняя в присутствии демона, по его мнению, в меня вселившегося; как будто полагая, что того призвала некая слабость, некий изъян в моем характере. Если это сработает, подумалось мне, он всегда станет смотреть вот так. Я смогу играть в бабки с другими детьми.