По пути на рынок у меня урчало в животе. В воздухе пахло выпечкой и леденцами. Дети на улицах играли в снежки. Торговцы зазывали покупателей, предлагая пряники и вино к празднику. Сияло солнце, заливая бледным холодным светом блестящий снег, такой белый, что у меня болели глаза. У рождественского вертепа перед собором толпились завсегдатаи рынка, слушая певчих, наряженных пастушками и поющих на языке церковников. Я тоже остановилась послушать, держась немного поодаль, чтобы никто не видел моего лица. Песня что-то во мне всколыхнула – смутное воспоминание о другом кануне Рождества, в который мы с родителями так же стояли и слушали похожий хор. Меня настолько охватило грустью, что я испуганно вздрогнула, когда песнопение кончилось и все стали расходиться. Пока толпа текла мимо, я стояла затаив дыхание и надеялась, что никто меня не узнает.

– Куклы! – наконец выкрикнула нараспев через силу, плотнее кутаясь в капюшон. – Куклы на продажу!

Несколько детей, которым явно наскучило представление, сразу же сгрудились вокруг. За ними подошли и их матери. Я распродала все почти мгновенно. Меня никто не раскусил. Покупая еду для праздничного ужина, я увидела, как мужчина, похожий на отца, гуляет под руку со светловолосой женщиной, похожей на вдову Фелисберту из церкви. Пара приблизилась – это действительно оказались они, – и я натянула на лицо изодранный капюшон. Шагающий мимо отец меня не заметил; лысая голова у него блестела на зимнем свету. Они со вдовой что-то попивали из своих кружек, а трое ее сынишек вприпрыжку следовали за ними, жуя пряники. Живот у меня скрутило от того, что отец способен был гулять с кем-то, кроме моей матери, и с чужими детьми. Я поспешила оттуда прочь, не выдержав этого зрелища, и принялась за собственный пряник, купленный в утешение.

На ступенях позади собора стояли две молодые женщины, наряженные в платья и платки. Под ногами танцевали голуби, хлопая крыльями.

– Что заставляет вас полагать, будто она способна излечить лихорадку? – спросила первая женщина у второй.

– Это святая целительница, – ответила вторая. – Я слышала, что она создает книгу о лечебных свойствах растений.

– Она ни за что не отправится в такой долгий путь. Вдоль всего Рейна.

– Однако же. Как по мне, весьма вероятно, что она смогла бы это совершить. Говорят, что через нее творит деяния Господь. К ней приходят видения. Она их записывает.

– Как будто бы весьма мужественная женщина.

Ее собеседница рассмеялась.

– Я слышала, что она возводит собственное аббатство. Крепость на реке, чтобы все нечистоты и отходы уплывали. Она исцелила женщину в Бингене от припадков.

Я чуть не подавилась пряником.

– О ком вы говорите?

Женщины повернулись ко мне.

– О матушке Хильдегарде, – отозвалась первая, глядя на меня.

Я только теперь сообразила, какие яркие у них наряды и как высокопарно они изъясняются на немецком. И заметила длинные, перевязанные лентами косы, которые матушка называла «трупными» из-за того, что их надставляли волосами мертвецов. Это были жены придворных. Первая заглянула под мой капюшон.

– Ты, случаем, не дочь повитухи?

– Та, что прокляла кожевника? – Вторая посмотрела на меня с прищуром. – Точно, она. А ну отойди!

Сердце забилось у меня в горле.

– Никого я не проклинала! – крикнула я, убегая прочь и грохоча башмаками по булыжникам. Я не останавливалась, пока вконец не запыхалась в переулке за скорняжной мастерской. Сгорбившись и хрипло вдыхая, стала себя бранить. Глупо было вовсе обращаться к тем женщинам. Отдышавшись, я вздрогнула. Воздух вокруг будто истончился. Не здесь, подумала я. Не сейчас…