Наутро Софья взялась читать с ней «Войну и мир», а потом решила постричь сильно отросшие волосы; после набрала ванную, а там уже и обед. На улицу в тот день выйти не пришлось; отец велел гостей не пускать, а вечером решил играть в нарды. Еще одна ночь; все детские вещи, а также небольшие пожитки кухарки и Софьи были собраны; дом закрыт, двери заколочены. Напоследок отец прогулялся до хаты крестьянина Ефимова и попросил присмотреть за дачей, взамен разрешил собрать по осени урожай в саду. Домочадцам господина Свешникова так и не пришлось дождаться яблок с крыжовником. В сентябре должен был прибыть новый хозяин; дом продали впопыхах за небольшие деньги. Отец в последний раз обошел вокруг ограды, постоял пару секунд напротив ворот и вернулся в экипаж.

– Опасное время пришло, доченька. Поедем-ка мы с тобой подальше, в теплые края, как матушка твоя всегда хотела.

Извозчик тронулся; экипаж медленно передвигался по разбитой сельской дороге. За поворотом дом кузнеца, Настя спряталась в темноту кареты и жадно смотрела через забор; да только никого, сенокос нынче; нечего в доме рассиживаться. Еще поворот, широкое поле; Никола стоял посреди солнечной бесконечности, голый по пояс, в потрепанных штанах из грубой коричневой ткани; он провожал взглядом экипаж, пока тот не превратился в далекую точку на горизонте.

Ты слышишь мой рассказ, Отец всего сущего? Ты слушаешь его, хотя заглядывать в душу человеческую и любоваться несовершенством противоречивых чувств Ты не привык. Детей Твоих слишком много, еще больше убито во имя твое, имен Твоих не пересчитать.

Жизнь человеческая прекрасна и ужасающа, конец неумолим; но вершина жестокости – гибель случайная, нелогичная, возникшая просто из череды мелких и ничего не значащих обстоятельств, и главное, не зависящая от самого человека. Разум не в силах признать такое, не силах осмыслить… на все воля Божья? Это триста, двести, может, сто лет назад.

Теперь они знают, Тебе нет дела до каждого из них.

Семья Свешниковых вернулась в город под вечер; дорога вышла тяжелой, Настю растрясло и сильно тошнило, так что приходилось часто останавливаться и выводить ребенка из экипажа. Дома первым делом попытались накормить; девочка наотрез отказалась, сказавшись на боли в животе. Выпила стакан воды и тут же принялась разбирать свой огромный шкаф. Больше всего ей хотелось самостоятельно собраться в дорогу и уложить свои прекрасные наряды без чьей либо помощи. К ночи она совсем устала и заснула прямо в одежде; Софья не решилась тревожить и осторожно потушила керосиновую лампу на прикроватном столике. Утром решили разбудить попозже, но Настя вышла к завтраку сама; лицо ее было бледным и даже показалось, она плакала. Никто не обратил внимания на детское несчастье; не те времена, как говорится. Отец, Софья и кухарка ходили по дому мрачные, напряженные; на улицу девочку не выпускали.

Потратив на сборы вещей два дня, Анастасия открыла дверь в комнату матери. Беда приносит раннее взросление в детскую душу; Настя распахнула материнский гардероб и стала раскладывать одежду на две половины – одну заберет с собой, вторую – на продажу. Вторую половину она отдала кухарке; Софья мало что понимала в ценах и магазинах, а вот кухарка – совсем другое дело. Мысли о путешествии сопровождали Настю целый день, вечером она падала от возбужденной усталости и засыпала почти мгновенно. Ей снова снились путаные сны; перед глазами огромное озеро, в несколько раз больше Парголовского, вокруг пальмы, как из книги про Африку; потом она видела Николу, он стоял в большой белой лодке с удочкой в руках. Лодка далеко от берега; он увидел Настю и помахал ей рукой.