– Разве я брала у тебя в долг? – возмутилась Вика.

Свидетелей не было. Отсутствовала даже выручка… единственное доказательство. Сторож вытер «плачущий» лоб, завернул пожарный инвентарь в чёрный кусок брезента и направился к окну с балкончиком. Вика – к лифтёрше.

Бабушка сидела в позе спирита, шевелила губами и напряжённо смотрела на осиротевший щит, пытаясь вызвать дух исчезнувшего инструмента. Лифтёрша оказалась толковой. Выслушав план Вики, она направилась к телефону. С балкончика уже сыпались куски штукатурки, слетало бельё. По двору, поглядывая на балкончик, спешно бежал вокзальный старшина, на ходу расстёгивая кобуру, в фуражке, мундире с блестящими пуговицами, но в доколенных, хлопчатых в жёлтую полоску трусах и синих кроссовках, обутых на скорую руку. Слышались отчаянные крики. Сторож пытался избавиться от поличного. Он видел Вику, целился в неё багром в левой руке и огнетушителем в правой и кричал о страшном суде над ней.

В страшном суде, по мнению Вики, нуждались опустошившие провинциальный бюджет обидчики.

На рынке возле вокзала она прошла вдоль овощного и фруктового ряда и остановилась напротив азиата в тюбетейке, расшитой восточными сладостями. Он выставлял дыни, похожие на мины. Они целились в грудь и отпугивали покупателей. Вика захватила дыню и пристроила её под мышку.

– Сначала нужно взвесить, – завибрировал азиат. – Потом заплатить, а после взять.

Это была сложная механика и провинциалка решила её упростить.

– Взвесим, когда съем.

Поведение Вике покупателям понравилось. Человеку в тюбетейке тоже.

– Дарю, – проскрежетал он, сужая глаза до щелей дота. – Когда стемнеет, приходи. Ещё дам.

В дыне Вика аккуратно вырезала треугольник, обчистила внутри и, засыпав песком, отправилась на поиски покупателя. Первый раз в городе Вике сопутствовала удача. Покупателем оказался вокзальный старшина, застегнувший сторожа в обезьянник.

– На память о нашей дружбе, – сказала Вика, – продаю со скидкой. Благотворительная акция.

– А почему она такая тяжёлая? – подозрительно спросил старшина.

– А мне посоветовали её утяжелить хорошими мыслями о хорошем человеке, она так слаще будет, – ответила Вика.

Советчиком оказался человек в тюбетейке, ненавидевший казённые мундиры, которые обкладывали дыни непомерной данью и обирали его.

Вика уже покидала рынок, когда треугольник вывалился и из дыни, как из песочных часов, посыпался песок.

– Верни бабки, – рявкнул старшина. – Ты что же с азиатом всучила, сволочи?

– Что, что? – вздохнула Вика после пробега по задворкам. – Песочные часы.

Над деревянными крышами рынка, словно бумажные змеи, закружили полицейская фуражка и тюбетейка.

За вокзалом высилась гостиница, где Вике отказали в ночлеге. Администратор и швейцар нуждались в хорошей порке. Был риск, была и надежда.

Гостиница стояла на запрессованном в гранит берегу реки, которая задыхалась от масляных пятен, покрывавших её «тело», словно язвы. Зодчий гостиницы обладал гигантоманией. Он возвёл здание размером с планету средней космической величины, от которой исходило голубое сияние. Вход на планету преграждал сухопарый человек с золотистыми галунами. Вика направилась в холл с зеркалами. Швейцар остановил eё за сто шагов. Окрик, словно молния, ударил в провинциалку. Она фрагментарно изложила просьбу: переночевать. Ответ был знакомый. В холле было тепло. Среди фикусов и тёщиных языков отдыхали путешественники. Вика двинулась на швейцара.

– У вас тут когда-нибудь кино снимали? – спросила она.

– Даже иностранцы, – улыбнулся швейцар.

Улыбка мигом соскочила с его лица, когда он оказался под мощным в стальных угольниках чемоданным тараном, который отбросил швейцара на уснувшего в позе лотоса восточного человека в белой шелковистой чалме. Восточный смял мелкого европейского с фотоаппаратом с сверкающими кнопочками и рычажками, а европейский сбил бугристого заатлантического с толстенной, кубинской сигарой и в клубах пахучего дыма, которая, сорвавшись с его губ, заметалась, словно бешённая, нанося лобовые удары и, выдохнувшись, припечатала сухопарого.