– На рынке чего говорят?

– Сходи да послушай.

– Не могу я, ноги совсем отяжелели после родов. Завтречка заходи, поглядишь. Еле ворочаю ими.

– Я тоже зайду…

– И мне, если можно, отвори…

– Заходите, гостями будете. Не откажу. Всем дверь отопру.

– Вспомнила! Вызвали мага какого-то прямо от долины брездской.

– И что?

– Что, что? Ждут!

– Ай! Съехали мы. Чего коня упустил? Как выбираться будем? – Куча одеял в углу комнаты вздыбилась, и из-под нее поднялось заспанное женское личико. Оно с удивлением осмотрелось вокруг, по-детски хлопая ресницами, подумало немного, скривило ротик, и с непередаваемым по тяжкости стоном упало на подушки.

– Приснилось чего? – спросил холкун, сидевший за столом.

Он был молод, неплохо сложен, но уже отличался тем, что всегда наличествует у серьезного человека. Его красиво вышитую нательную рубаху топорщил книзу внушительный живот. Каум склонился над несколькими табличками, которые лежали перед ним на столе, и осторожно помечал что-то в них острой длинной костяной палочкой.

– Приснилось, – проговорили из-под одеял. – Мы с тобой выехали в Прибрежье. Там дом у нас, вроде бы. Великие воды я видела. Синие-пресиние! – Под одеялами разнежено потянулись и блаженно выдохнули. – Красота неописуемая. Я даже воздух чувствовала. Овевал меня, и пахло так вкусно. Всеми цветами, которые знаю. Но ты вдруг надумал возвращаться. Я ругаться с тобой принялась. Очи Владыки прямо над нами, а ты уж домой заторопился. Накричал на меня и поспешил в Фийоларг, но не доехали. Конь твой стороной пошел да дорогу потерял. Перевернулись мы… ой! – Девушка подскочила так, словно ее ткнули раскаленной иглой в приличествующее место. – А чего это мне такое приснилось?!

Холкун повел плечами, продолжая что-то писать. Затем его костяная палочка заскользила по другой табличке. После снова вернулась на первую, прошлась по ней точечно. Он вздохнул, откинулся на спинку стула и нахмурился. Одними губами он прошептал неопределенное «нет».

– Спроси у матушки, – бросил он в тишину у себя за спиной, продолжая вглядываться в таблички.

– Каум, сынок, ставни не запирай, – проговорили из другой комнаты. – Пулнис сказал, что не заметит.

– Хорошо, матушка. – Холкун отпил медовухи, отер небольшую в половину ладони длиной бороду, аккуратно расчесанную и уложенную, и снова склонился над табличками.

– Айлла! Айлла, где ты есть?

– Здесь я, матушка. – Девушка вылезла из-под одеял, поежилась и выпорхнула из комнаты. – Приснилось мне…

Дальше Каум не слушал. Цифры в его табличках никак не сходились. Второй сезон кряду торговля в его лавках неуклонно затихала. Подобные изменения были небольшими, но устойчивыми. Это его и тревожило больше всего.

Фийоларг, как и все холкунские города основным занятием держал производство черных кристаллов. Сами холкуны называли их треснями, потому что то, что получалось в конце производства, называть кристаллом язык не поворачивался. После целого года обработки в руке оказывался камень, изрубленный словно бы ударами тяжелого топора. Горели тресни плохо, а потому чтобы согреться покупать их нужно было в неимоверных количествах.

Дом Каума располагался на т-образном перекрестке. На одном из многих перекрестков, которые разделяли собой кварталы городских гильдий.

Сам холкун вот уже много лет входил в торговую гильдию и по праву считался потомственным конублом. Его дед Повоз из рода Поров был потомственным конублом. Неплохим, как говорил про него отец, но с тяжелым характером. Более всего дед дружил не с холкунами, а с дремсами. Как и они, жил среди лесов, в местечке, о котором отец никогда не говорил. «Забыл я, как название его было», – бурчал он в ответ на вопросы Каума. – «Давно было то». Отец не рассказывал про то место, но Каум знал, что оно было дремучим, как и всякое место, где обитают дремсы. Из этого самого дремучего угла в доме до сих пор сохранились шкуры диковинных зверей и странное дремсское оружие.