Я знаю, выдохнула я, а Серафим вытащил травинки у меня из волос.

– Я знаю.

– Знаешь… стирала бы сама, не поступала бы так.

– А разве не машина стирает?

Серафим засмеялся.

– Машина, машина… всё ты знаешь. Стирает машина, так же как и в саду траву стригут роботы, а посмотри, сколько ее в твоих волосах, потому что я не успел еще пройтись тут граблями сегодня, – он потряс мои волосы вытряхивая травинки. Надо заметить, принеслась я сюда лохматая и не прибранная, надеюсь, никто этого не заметил…

Серафим заглянул в моё лицо:

– Так что за причина рыданий?

Я только шмыгнула носом, вытирая остатки слёз, Серафим протянул мне платок.

– Сморкайся, не стесняйся. Кто обидел принцессу?

– Никто.

– Ну понятно. Так всегда и говори. Никогда, Ли, ни на кого не обижайся, – кивнул Серафим. – Всеслав, значит?

Я громко высморкалась.

– Он, конечно, противный мальчишка, но… тебя он не мог обидеть, – сказал Серафим в ответ на моё сморкание.

– Я и не обиделась, – сказала я, вытираясь, и посмотрела на него.

Серафим покивал и положил руку мне на плечо.

– Не из-за кого больше ты не стала бы плакать.

Я посмотрела на него:

– Много ты понимаешь. Тоже мне, – и отдала ему платок.

– Ну… где мне понимать Вернигоров, я всего лишь раб. Один из самых ничтожных.

– А, кстати, почему ты раб? Как это вообще может быть? Ты… и вдруг…

– Мы не выбираем себе судьбу, – пожал плечами Серафим. – Кем велено, теми и рождаемся. Только люди сами строят свою жизнь. Кем бы ни родились. У людей всё в руках, никакой предопределенности.

– Ты что, тоже родился? – я-то думала, существа как он не рождаются, а являются в мир.

Серафим опять засмеялся.

– Нет, принцесса, не те времена, как же можно явиться в мир, где каждый человек посчитан, учтён, исследован и записан. Нет-нет, из ниоткуда теперь явиться невозможно. Теперь все рождаются, – он посмотрел на меня. – Вот с тобой вопрос, как и с Всеславом, впрочем, вы особенные.

– Чем это? Тем, что можем, как ты перемещаться за грани?

– Нет, Ли, перемещаться можешь только ты, потому что… – он почему-то запнулся, как будто подбирал слова, а потом договорил: – Ну… ты вообще уникум. Но и Всеслав не как все люди, хотя за грани и не ходит. Может быть, пока не ходит. Хотя до тебя вас, людей, там не бывало. Во всяком случае, при мне.

– При тебе?

– Ну я живу не так давно, Ли, каким бы старым я тебе ни казался.

– Ты не кажешься мне старым, – удивилась я. Какой же он старый? Он молодой и красивый, просто я знаю его взрослым всю мою жизнь.

Серафим посмотрел на меня и улыбнулся на это, кивнув.

– Ну ладно, договорились, – я видела, что ему приятны мои слова. – Я не старый, но я и не слышал, чтобы кто-то из людей до тебя мог пересечь грань. Эта возможность исключена.

Я становилась, глядя на него.

– Как это? Не понимаю.

Серафим тоже остановился и снова улыбнулся, убирая от лица сползшие волосы, а они у него были очень хороши: блестящие и тонкие, словно шелковые, скользили и блестели на солнце.

– Поговори об этом с Никитиным, – сказал Серафим. – Он сможет объяснить.

– Он ничего не знает о грани.

– Да, никто из людей не знает. А те, кто знает, считают это своей фантазией.

– Есть такие?

– Есть. Люди часто видят во сне то, чего не могут объяснить, и считают своей фантазией.

– Откуда ты знаешь?

– Я могу читать мысли, – Серафим пожал плечами.

– Серьёзно?

– Ну должен я отличаться от чем-то от людей. Я не только перемещаюсь между мирами, я читаю мысли, да. Но и ты можешь и все, просто люди слишком большое значение придают словам, вернее, не самим словам, в словах-то всё и заключено, а тому, что сами хотят слышать и думать, а если бы получше вслушивались и вглядывались, то могли бы так же, как и я слышать мысли других. Это несложно, но люди… люди слишком невнимательны и слишком самоуверенны.