Хотя этот утилитарный подход её неприятно поразил, тогда она не приняла его слова всерьёз. Тед был так ласков, и всё у них только начиналось…

А потом Айрис забеременела, и к моменту рождения дочери Тед уже стал совсем другим человеком. Шерил первые три месяца так плохо спала, что Айрис потеряла счёт дням и неделям. Ей казалось, что вся её жизнь теперь состоит только из кормления, переодевания и укачивания беспокойного младенца. Она нормально не ела, спала урывками и мечтала постоять под горячим душем хотя бы десять минут. Поначалу, поглощённая без остатка новой для себя ролью матери, она не обращала внимания на прорезавшийся у мужа авторитарный тон, на претензии по поводу её неухоженного вида или недовольное ворчание из-за отсутствия горячего ужина, состоящего из трёх блюд. Наконец, на свои звонки, которые всё чаще оставались без ответа. Айрис думала, что ему тоже сложно, ведь их жизнь резко изменилась с рождением дочери. Она тоже нет-нет, да ловила себя на том, что скучает по беззаботным временам, когда они с Тедом принадлежали друг другу без остатка. Так можно ли судить мужа за то, что он тоже проходит первый кризис отцовства?

Вскоре Шерил подросла, а вот Тед так и остался авторитарным. Потом родилась Полли, и у Айрис осталось ещё меньше времени, чтобы услышать саму себя. О карьере она уже давно не помышляла. Последние восемь лет её жизнь ограничивалась домом, магазинами, школой, бассейном для старшей трижды в неделю и группой по рисованию во вторник и четверг для младшей, и она изо дня в день крутилась в этом будничном колесе, не присматриваясь к тому, как живут другие. Пока девочки были маленькими, выходить на работу ей действительно не имело смысла, но об этом она почти не сожалела. Ей казалось, что у неё счастливая семья. Ей казалось, что жить ради служения своей семье – правильно и хорошо. Тед говорил ей об этом так часто, что она уже не помнила времени, когда могла думать иначе. У неё был обеспеченный муж, удобный и уютный дом и две чудесные дочери. А что муж всё больше отстранялся и жил своей жизнью – и в регулярных отъездах якобы по служебным делам, и в совместных, таких коротких и нечастых отпусках – она уже принимала как данность.

Да, она всё ещё его любила. Точнее, любила память о тех нескольких первых годах, когда, казалось, была нужна ему не меньше воздуха. В какой момент она стала думать, что её старательные попытки заслужить его любовь вернут ей того, любящего Теда? Возможно, это произошло не без его подачи: иногда, на короткие мгновения, в нём словно вспыхивал свет, и тогда на день-два в жизнь Айрис возвращался праздник. Только вот она постоянно упускала из виду, что эти светлые промежутки предварялись особенно въедливыми неделями его недовольства, доводящими её до полного бессилия.

Какое-то время она утешалась надеждой, что всё изменится, как только Тед поменяет работу, или они переедут в дом побольше, или подрастут девочки. Обстоятельства менялись, дети росли, время шло, мир бесповоротно съезжал с катушек. Неизменным оставалось только её одиночество.

Когда младшей дочери исполнилось три года, всё закончилось. Отвечая на звонок с неизвестного номера, Айрис ожидала услышать что угодно: рекламный опрос, маркет по телефону, очередное предложение «познать Господа». Она даже телефонным «разводилам» не удивилась бы. Но то, что сообщил нервный мужской голос, в первые секунды буквально её заморозило. Она слушала этого человека, всё плотнее и плотнее прижимая телефон к уху – будто боялась, что ужасные слова вот-вот посыплются из мобильника и как жирные слизни расползутся по дому, пожирая всё на своём пути.