Однажды он ждал ее вечером, один, Маша была гдето с друзьями, они неделю почти не виделись, и когда она пришла, потащил ее в спальню, обнимая и целуя, несмотря на ссылки на усталость; тут, в спальне, пытаясь расстегнуть трудные крупные пуговицы на правильном костюме общественной деятельницы, ласково прошебуршал ей в ухо:

– Татусь, зачем вся эта шерсть, железные бюстгальтеры и обогревающие трусы?

– Это форма женщины на службе отечеству, уважаемый товарищ Никитин, – ответила она.

– Какие-то нечеловеческие стандарты, прямо доспехи, снимешь только с помощью оруженосца. А если служебный роман и неуставные взаимоотношения? А? Бывает такое?

– Не знаю, Паш, подозрения иногда бывают.

Она взволнованно смеялась и отталкивала его руки со словами «не лезьте, не лезьте, что это вы вздумали вдруг, Павел Николаевич», и отбивалась серьезно, он перевернул и взял ее, наполовину задрав, наполовину стянув что получилось, и его поразило, как она завелась и кричала при этом. Это было совсем не то, что ему нравилось, но невольное движение их интимных отношений шло именно в эту, брутальную, сторону.

В октябре, в один из выходных дней, вечером, она вернулась домой напряженная, в глаза не смотрела и не ответила на его «добрый вечер», пошла в ванную, потом в спальню. Понятно было, что последует разговор.

Он сказал:

– Татьяна, может, сначала чаю хоть вместе попьем, мы ведь тебя ждали.

Она ответила:

– Вы с Машей пейте, и пусть она идет спать, а я пойду полежу.

Потом, когда он пришел в спальню, она сказала:

– Паша, мне сказали, что ты возобновил старые знакомства.

– Что значит «старые»?

– Прежние, во Владимире.

– Тат, мне ведь карьеры не делать, я вообще старые знакомства не прерываю.

Татьяна пошла на кухню и вернулась в спальню со стаканом воды, выпила лекарство и поставила стакан на тумбочку возле кровати:

– Дело серьезное, Паша, давай говорить откровенно.

– Нет проблем, давай.

– Ты поддерживаешь материально, а фактически состоишь в руководстве владимирского отделения, в котором до двухсот юношей и девушек. Это так?

Он подумал, что она смотрит на него оценивающе, так, как, возможно, смотрела бы на рассыпавшиеся дешевенькие бусы: собирать или сразу сгрести в помойку.

– Выследили!

Сказал так горестно и проникновенно, что она невольно улыбнулась.

– Я не думаю, что тут можно отшутиться.

– Никто не собирается. Одно условие: помимо откровенности еще и честность.

– Честность? Ну, хорошо. Думаешь, Паша, это я с тобой нечестна?

Он внимательно посмотрел на нее и стал говорить медленнее, как бы объясняя суть:

– Говоря слово «честность», я не подозреваю тебя в желании обмануть и не говорю, что ты меня обманываешь, я говорю о тактике, впитанной всеми госорганами и очень ловко приспособленной к делам и решению любых вопросов.

То есть я говорю про общее лукавство и хитрые шпионские методы. Вас ведь научают всему этому, да, Танюш?

– Если нас чему и научают, Паша, как ты выразился, то это умению вести политический диспут и достигать результата, это часть профессии депутатов, политиков и общественных деятелей.

– Ну да, понимаю, но можно ли вот тут, – он положил руку на кровать, – отставить все эти депутатские методы и приемы, или это уже невозможно?

Он приглушил звук телевизора и смотрел на нее подчеркнуто внимательно.

– Я, Паша, это всегда оставляю за порогом, будь уверен, – сказала она.

– Спасибо, дорогая. Тогда скажи, пожалуйста, своей половине простую вещь: кто тебе это сообщил и такими ли точно словами?

– Я не уверена, что смогу тебе назвать фамилии.

– Ты не знаешь их фамилий?

– Нет, фамилии их я знаю.

– Так, понятно. Ну хорошо, не надо фамилий, назови государственный орган, в котором служат эти бдительные люди.