Импульсы продолжались. Тело вело себя, как подопытный образец на стресс—тесте. Валентина уже не сидела – она цеплялась за стул. Колени дрожали, спина напряглась до звона. И всё, чего ей хотелось, – исчезнуть. Стереться. Раствориться в PowerPoint, стать стрелкой, исчезнуть среди синих блоков диаграммы и больше никогда не быть телом, в котором кто—то устроил электрошоу.

Где—то глубоко внутри, как злорадный конферансье, Кляпа откашлялась. Не громко, не вслух. Но достаточно, чтобы стало ясно: это – только начало.

Оргазмы разбивали Валентину один за другим, как волны шторма, налетающие на лодку без управления. Это были не плавные подъёмы – это были удары. Каждый накрывал с неожиданной стороны, каждый пробивал в новом месте, не давая ни отдышаться, ни собраться. Тело становилось ареной – не её волей, не по согласию, а по внутреннему уставу, составленному где—то в недрах подсознания и подписанному в полусне.

Её не вело, её трясло. Не просто дрожь, а волна внутри, как если бы кто—то надавливал на сердце и не отпускал. Оргазмы приходили не как награда, а как вторжение – с характером, с амбицией, с полным равнодушием к месту действия. И каждый новый был не продолжением, а новой серией, новой главой в том, что казалось бесконечным романом между её телом и чьей—то шуткой над ней.

Мышцы сводило не от боли, а от силы разрядки. Ноги под столом напряглись до каменного состояния, пальцы сцепились в замок на коленях, но даже это не помогало сдержать тепло, нарастающее снизу вверх, обволакивающее грудь, сдавливающее горло. Она пыталась дышать тихо, но получалось рывками. Щёки жгло. В ушах звенело. Всё происходящее внутри было настолько ярким, что внешнее переставало существовать.

Серия шла – как артиллерия. Первая – со вздохом. Вторая – с подрагиванием губ. Третья – с лёгким всхлипом, который сорвался сам по себе. За ней – четвёртая, чуть медленнее, как будто Кляпа наслаждалась тем, как она сопротивляется. Пятая – коварно тихая, почти ласковая, но от этого только страшнее. И шестая, седьмая, восьмая – уже не считались.

Валентина не кричала. Но и не молчала. Из груди вырывались звуки – не слова, не стоны, не вздохи. Это было что—то среднее между шумом волн и вздохом уставшего человека, у которого отняли контроль. Зал молчал, но в этом молчании слышалось всё. Кто—то перестал дышать. Кто—то смотрел в пол. Кто—то застыл с открытым ртом, не в силах моргнуть.

Она знала, что происходит. И знала, что не остановить.

Оргазмы били, как судороги света. Тело принимало каждый, не спрашивая разрешения, не давая выбора. И каждый оставлял внутри след – тёплый, пульсирующий, нескромный. Она сидела прямо, как могла, но вся дрожала. Взгляд был расплывчатым, дыхание тяжёлым, движения – как у человека, пережившего что—то гораздо большее, чем совещание.

Это не было позором. Это было свержением.

Валентина уже не слышала, что говорил руководитель. Звуки в комнате словно прошли через фильтр из ваты и флирта – всё глухо, пронзительно, будто где—то под потолком висела колонка, проигрывающая её собственную панику в формате «вибро—спектакля». Каждое слово, каждый вздох, каждая строчка таблицы на экране сопровождались новым, свежим, тщательно спланированным ударом – оргазм, другой, третий, четвёртый. В какой—то момент она перестала их считать.

Тело жило по собственному алгоритму: то напряжённое, как струна на пределе натяжения, то мягкое и покорное, будто приняло всё и всех. Она то выгибалась, как будто кресло внезапно стало слишком горячим, то обмякала, едва удерживаясь на краю стула. Руки поочерёдно находили опору в столешнице, в подлокотниках, в собственной юбке, сжимались в кулаки, расползались по коже и снова искали хоть какую—то точку контроля. Лицо предательски меняло выражения – от озадаченной серьезности до явного наслаждения, которое она никак не могла замаскировать под усталость или мигрень.