Валентина сползла ниже по стене. В голове стучали десятки мыслей: как это остановить, как себя успокоить, как вернуться в тот момент, когда она могла выбрать кофе без кофеина и остаться нормальной. Но тело не слушалось. Оно дышало, пульсировало, дрожало, и главное – оно знало, что назад дороги нет. Всё, что можно было потерять, уже валялось где—то под ногами случайных прохожих, смешанное с жвачкой и пыльцой метро.

Вокруг двигались люди. Они шли мимо, как всегда. Кто—то, может быть, узнал её по голосу, кто—то – по фразе про «поршень». Кто—то, быть может, снимал видео. А она… она пыталась не умереть. Не упасть. Не зарыдать. Не рассмеяться.

И вдруг подумала: а может, это всё? Может, теперь можно расслабиться? Может, дно достигнуто, и дальше остаётся только плавать в этой лужице безумия, с закрытыми глазами, не думая, куда несёт?

Но Кляпа не дала ей погрузиться в философию.

– Кстати, тебе идёт паника. Щёки – прям как у школьницы, которую застукали с журналом «Космополитен» в библиотеке. Трепетная, как зефир в микроволновке. Просто няша.

Валентина открыла глаза.

Нет. Игнорировать это больше не получится. Ни в ванной, ни с фикусом, ни с кофе, ни с чёртовыми перилами метро. Она пыталась молчать, терпеть, отрицать. Но Кляпа не исчезла. Она осталась. Она говорила. Смех звучал. Голос действовал. И он был… её. Валентина не знала, как жить с этим, но точно поняла: по—старому – уже не получится.

– Поздравляю, дорогуша, – подытожила Кляпа с удовольствием. – Мы только что совершили наше первое публичное выступление. Я бы похлопала, если бы у меня были руки.

Офис встретил Валентину как родная тюрьма: пахнуло пыльной кондиционерной усталостью, серыми стенами, пересохшими кактусами на подоконнике и невыразимым запахом корпоративного отчаяния, пропитанного картоном и пережёванным кофе. В голове у неё крутилось одно слово: «Тихо». Как в фильмах, где главная героиня ползёт по коридору с минной разметкой, а в фоновом звуке капает кровь – кап… кап… кап. Только вместо крови здесь – её нервы, натянутые в тончайшую леску между «просто пройди мимо кулера» и «не вздумай чихнуть».

Шаг за шагом – выверенно, будто у неё под подошвами сенсоры точности – Валентина прошла мимо отдела маркетинга, не поднимая взгляда, словно сканируя пространство исключительно боковым зрением. Не потому, что пренебрегала окружающими, а потому что знала: стоит встретиться глазами хотя бы с одним из них – и кто—нибудь обязательно спросит, как она, а дальше всё, потекут разговоры, намёки, улыбки, и вот ты уже снова дрожишь от стыда, стоя перед принтером, который печатает квартальный отчёт, словно он – приглашение на пыточное шоу.

Каждый шаг отдавался в корпусе её тела, как в консервной банке, наполненной вибрацией ожидания. На каблуках она сегодня не решилась – выбрала что—то среднее между «деловая скромность» и «если придётся бежать, не упаду». Несмотря на это, подошвы всё равно выдавали предательский щёлкающий ритм, словно объявляя её приближение, как министр внутренних дел в фильме про коррупцию.

На ресепшене сидел охранник, который всегда жевал что—то невидимое, издавая хруст, будто у него внутри микроскопическая зубная мельница. Он посмотрел на Валентину чуть дольше, чем требовала формальность, и кивнул – вежливо, но с оттенком того взгляда, которым смотрят на канарейку, только что выжившую в мясорубке.

Она, собрав остатки лицевой мускулатуры, улыбнулась в ответ, криво, как будто подтянула уголки рта вручную, и пошла дальше, стараясь не сбиться с маршрута. Приветливость ей далась с таким трудом, как будто в этот момент она подписывала договор о ненападении с враждующей цивилизацией.