– Тебе на удачу.

– Не язви.

– Не собираюсь, – сказал Гаррет. – Я просто… поздно уже, устал я.

Впереди вырос тот самый угол, и оба приостановились. Маур был ниже Гаррета почти на голову, у́же в плечах, с большими карими глазами, одним чуть выше другого. Одногодки – правда, Гаррет родился весной, а Маур осенью. И как это приключилось, что они больше не дети, что копошатся в грязи и подначивают друг друга лазить по крышам?

– Да уж, – сказал Маур.

– Ага, – ответил Гаррет.

Маур повернул на север. Его семья жила почти у городских стен. Гаррет побрел на юг, двигаясь по темным улицам. В Притечье или Новорядье одинокий ночной путник мог привлечь нежелательное внимание, а в Долгогорье он бы не сунулся даже с друзьями и при оружии. Он всего считаные разы переходил реку на Камнерядье и Коптильне, и то в знакомой с теми переулками компании. Но Речной Порт был ему домом не меньше, чем фамильный особняк, и эти улицы занимали место в его мироздании наравне с собственным садом.

Дом Лефт сделался составной частью Китамара, когда Китамар еще не был и городом. Так гласила легенда. В туманном прошлом, когда Кахон служил водной преградой между городами ханчей на западе и племенами охотников-инлисков с востока, один ханчийский генерал взял себе в любовницы купчиху. Их отпрыск, благородных кровей, но, увы, пятнавший генеральскую супругу, получил торговые и пошлинные привилегии, оставаясь под фамилией матери. Поэтому дом Лефт стал принадлежать наполовину купечеству, а на вторую, тайную, знати и сделался одним из семейств-основателей, которые добились независимости Китамара от окрестных городов. Не исключено, что все так и было.

Речной Порт, самый северный судоходный порт на Кахоне, был связующим звеном между пашнями и приморскими городами юга и более суровыми, дикими землями к востоку и северу. Здесь была ключевая стоянка на заснеженных трактах, что пролегали через морозные пустоши из Дальнего Кетиля, чтобы потом уйти к Медному Берегу на напоенном солнцем юге. Здесь начинался сплав, куда свозили кедры и неподатливые дубы с северных лесоповалов.

«Если хочешь получать устойчивый доход, – вечно повторял отец, – стань между какой-то вещью и людьми, которым она нужна». По разумению Гаррета, звучало это менее благородно, чем сказания о славной войне и запретной любви, однако обеспечивало пребывание семейства Лефт в нужных списках и теплых домах на протяжении поколений. А если дедушка Гаррета частенько заказывал накладные, так и не окупившиеся поставки, если отцовский замысел принимать доверительные вклады зарубила банкирская гильдия, если попытка матери возместить потери, переведя торговлю с леса и шерсти на более дорогой товар, сахар и квасцы, не обеспечила чаемой прибыли и она с весны пропадала по тайным деловым встречам…

Что ж, тем, кто не заглядывал в приватные семейные записи, об этом было неведомо. В любое время треть купеческих домов Китамара балансировали на грани краха, оперяясь при этом ярко, как певчие птицы, чтоб не давать никому и намека на проблемы. Дом Лефт переживал свои ненастья и ранее, выстоит и теперь. Так говорил отец Гаррета, и говорил убежденно.

Усадьба, где жили три последних их поколения, была достаточно большой, чтобы этим хвастаться. Она не подавляла всю улицу, как у семейств Димнас или Эмбрил, но особняк возвышался на четыре этажа, белых с голубыми ставнями – свойственных дому Лефт цветов. Первый этаж предназначался для ведения дел и приема гостей, второй был семейным, третий для слуг под бдительным оком домоправительницы, а на четвертом складывали старую мебель, архивы семейных записей и вели нескончаемый бой с мышами и голубями, возжелавшими там проживать.