– И быть нам плохо.

– Ну, – Вэшш хихикнул, – нехорошо уж точно.

Гаррет тихонько отступил. Окна были открыты по всему дому, в надежде, что протянет сквозняк и немного охладит ночной сумрак. В иные вечера это срабатывало, но сегодня в прихожей было как в духовке у пекаря. Гаррет поднялся по главной лестнице, оставляя свою суженую внимать обучению, а сам подкрался к семейному кабинету. Это была узкая комната с зарешеченными окнами и замком на двери, что могли отпереть лишь родители и дядя Роббсон. Сейчас дверь была открыта, и, еще не заглядывая внутрь, по приглушенному бормотанию Гаррет понял, что там дядя Роббсон.

Он расположился за скромным письменным столом, спиной к окну. Перед ним лежали деловые записи, а в руке он держал небольшое стальное перо. К пробковой поверхности был пришпилен тонкий листок, и, не пододвигаясь, Гаррет распознал почерк матери и семейный шифр. Роббсон поднял глаза.

– Что нового? – спросил Гаррет.

Он шел на риск. До появления девушки его любопытство сдерживалось установкой. Но теперь статус старшего сына внутри и семьи, и компании изменился, и если он сам четко не знал на какой, то не спешили с определением и другие. Единственный способ выяснить, котируется ли он нынче в семье, был действовать будто так и есть и поглядеть, что из этого выйдет.

Роббсон, буркнув, опустил взгляд к письму. На два долгих вдоха Гаррет подумал, что это все сведения, какие ему предоставят.

Дядя прочистил горло, затем кашлянул.

– Намечаются затруднения.

Всплеск надежды в груди Гаррета был подобен заработавшему весной фонтану.

– Может, это и к лучшему. – Он старался хранить сдержанный тон.

– Как тебя понимать? – сердито громыхнул дядя.

– Выкарабкаться таким вот образом… будет для нас унизительно. Я не хочу, чтобы замысел провалился, но если все же сорвется и нам придется искать другой выход, быть может, в долгосрочной перспективе, это и к лучшему.

Роббсон отложил стальное перо, придвинулся на локтях и улыбнулся. Но теплоты в его глазах не было.

– Я позабыл, что тебя еще не отучили от соски. Когда я говорю «затруднения», то это значит, что сделка пока не закрыта. И только. Затруднения – это нормально. В них и есть наша работа. Иногда проблемы ставит другая сторона, иногда создаем мы сами, но затрудения есть всегда.

– Ох, я и не…

– Если бы существовал другой способ, твоя мать его бы нашла. Она поступает так, потому что это наилучший выход для компании и семьи, а значит, наилучший и для тебя. Прояви, мать твою, хоть немного признательности.

– Она даже не китамарская инлиска, – молвил Гаррет. – Она кетилийка. Никто не будет принимать ее всерьез. Все поймут, что это лишь сделка. Нас перестанут уважать.

– Уважать деньги не перестанут, – сказал Роббсон, возвращаясь к листку. – Деньги всегда в почете. В этой семье мы расхлебываем дерьмо, которым нас потчуют, и ты не благороднее прочих из нас.

– Я этого не говорил.

– Я занят работой.

Гаррет сделал шаг назад, по-театральному нарочито кивнул не заметившему того дяде и повернул обратно на лестницу. Надежда испарилась как не бывало, и он не мог придумать названия тому, что пришло ей на смену. Или же мог, но очень не хотел.

Сэррия стояла у главного входа с новенькой горничной. Когда Гаррет проходил мимо, глаза пожилой женщины встревоженно расширились:

– Что-то не так, сударь?

Он не ответил.

Сегодня Элейна остановилась в своей келье при Братстве Кловас. Вполне естественный для нее ночлег. Учителям и отцовской страже преподнесена легенда о том, где она. Слуги в Кловасе не привыкли к ее постоянному присутствию, поэтому, если Элейна уйдет, они не разнесут немедленную тревогу, а встречаться с Теддан в доме Аббасанн – напрашиваться на подозрения. По крайней мере, Элейна так полагала. Она присаживалась на койку, вставала и разглаживала платье, опять садилась, вставала, расхаживала. Казалось, будто на вершине дворца глядит с громады утеса Старых Ворот вниз на реку. То же головокружение, та же дурнота. Она ожидала, что найдется какая-то ее часть – может, эхо голоса воображаемой матери, – что велит ей остановиться. Но ничего подобного не находилось.