– Сама пойдешь, девонька, счастье искать. И местью насладиться помогут, и суженого встретишь. Воин за тобой придет. Не чета здешним трутням и злодеям. Настоящий молодец, как в сказке.

– Зачем его искать, если сам придет? – изумленно спросила Лагода.

– Потому что Плиссе знак о себе подать надо, – терпеливо пояснила старуха.

Лагода обмерла. Представила осыпавшийся по краям ров и обомшелые валуны. Болото кругом, трясина под ногами чавкает, а они лежат и не тонут. Говорили старцы, что под каждым камнем мертвяк лежит придавленный, не гниет, стонет днем от непомерной тяжести, а ночами по берегу Волмы рыщет. В Плиссе на старом кладбище, кроме них и нет никого. Таились они по болотам, пока камнетесы Стоход стеной окружали. Затем полезли. Насилу отбились. Стены все выше и выше строили. По сию пору выжженные плеши на месте хуторов не зарастают. Стража с внешней границы глаза проглядывала, чтобы эта погань ночью в город не пробралась. Век уже никто их не трогал, а теперь Шепетуха ее туда отправить хочет.

– Мертвякам? – отпрянула она и в ужасе округлила глаза, прижав руку к задергавшемуся рубцу на щеке.

– Дурая ты, – хищно оскалилась Шепетуха. – Думаешь, Плисса это заброшенные могилы у берега Волмы? То навий город за гиблыми чащобами на той стороне.

Страх разжал мертвую хватку на горле Лагоды, и она вскочила, принялась быстро натягивать порты, подпоясалась веревкой, лязгая зубами от страха и осознав, что ворожея только что пережила свой разум.

– Навьи давно эти места покинули, – выкрикнула она, задыхаясь и не сразу нащупав рукава рубахи. – И колдовство их с ними сгинуло, и камни от их домов по всей округе раскатились, и Стоход возвели, а еще полно кругом. Одни могилы с покойниками остались.

– Навьи своими мертвецами землю матушку не пачкали – пеплом они на погребальных кострах осыпались, – процедила ворожея. – Сама месть выбрала, да и услышали о тебе. Все одно придут. Такую волшбу не остановить.

Лагода нащупала свой лук, выдернула стрелу из тула, наложила на тетиву и прохрипела, царапая небо и десны враз ставшим шершавым языком:

– Снимай проклятье, ведьма!

– Угрожаешь? Поздно меня стращать. Годы не те, а уж все остальное не по своей воле.

– Снимай, говорю!

– Зайцев забери, – Шепетуха спокойно сложила руки на впалой груди и скривилась. – Протухнут, как и все вокруг.

Лагода бросилась к дверям, билась, стучала кулаками не в силах открыть, забыла, что сама же щеколду и накинула. Отбросила запор, толкнула, плечом ударила, а дверь не шелохнулась. Она осунулась по нестроганым доскам на пол, всхлипнула обреченно и заскулила тоненько:

– У-у-у, старая…

Ворожея примостилась рядом, гладила вспотевшие волосы на лбу девки, пришептывала что-то, пока та подвывать не перестала.

– Ну вот и ладно, – сказала обыденно, а как нож разбойничий исподтишка в сердце вонзила. – Ночью на плес придется идти, туда, где водоворот у дальнего берега. Фонарь дозорный возьми. Два дня у тебя осталось.

Голос ее звучал устало, словно в который раз повторяла заученное, а внутри у Лагоды все сжалось, закостенело, ровно рачий панцирь, лишь плечи тряслись мелкой дрожью. «Вот и встретилась со счастьем, – она скорчилась от безнадежности. – Чтобы твою могилу собаки разрыли, ведьма!».

– Что-то мало ты мне отмерила, – просипела она, давясь слезами.

– Не я отмеряла, – хмыкнула старуха. – Родитель твой – в канаве бы ему хмельному захлебнуться – продал тебя Махоте. Сейчас тот старшим стражи в Южной башне, а вот сдаст караул, тогда все.

– Брешешь! – она вскочила, задохнувшись от ужаса.

– За стол садись, горемычная, – сокрушенно вздохнула Шепетуха. – Разговор у нас долгий-долгий будет.