– А откуда знахарки знают, какую траву, когда собирать, как роженицу пользовать да хворь выгонять? – удивилась та.

– Так травницы эту науку испокон веков друг дружке передают.

– Раньше эта земля до самого Янтарного моря своим чародейством славилась, и волшбу многие знали. А ты, думаешь, как я научилась ворожбе? Так и училась у других. Потом сама, то так попробую, то этак. А ведь с малолетства другого желала: богатства хотелось, нарядов, жениха такого, чтоб встречных девок, как увидят нас вместе, водой от зависти отливать приходилось, да деток в хате, чтоб полно было. Думала в этом счастье и есть.

– Разве не в этом?

– Ну, – протянула Шепетуха, размешивая свое варево. – Счастье-то с подвохом мне досталось. Жених из-под Лани быстро нашелся, застили его родичи глаза отцу подарками, вот и просватали, не глядя. Да не такой оказался, как мечталось – росточком всего в три локтя, плюгавый, скупой, а вот кулаки, как копыта у лошади. Не бил – убивал каждый день. Чуть все кости не переломал. Как жива осталась и самой не ведомо. Услышал Господь мои молитвы. Придавил его кто-то вскорости по хмельному делу в харчевне за горсть медяков в кошеле, а меня родичи со двора выбросили помирать, как собаку, потерявшую зубы. А деток Господь потом так и не дал – повредил внутри что-то этот ерпыль, чтоб ему век в могиле ворочаться. Ты же, девонька, не такого себе желаешь?

Лагода уставилась в пол, пряча глаза. Боялась, как бы старая со своей прозорливостью не только мечты о суженом в них увидела, но и застарелую ненависть и к стражнику Махоте, и к самой Томиле не разглядела, не почувствовала, что со временем та никуда не делась, не покрылась пеплом на сгоревшем полене, а только росла, дожидаясь своего часа. Что ей стоит донести? Вон, только кликни соглядатаев, так и сволокут в пыточную, где и снасильничают всей стражей, прежде, чем палачу отдадут.

– Не страшись, – старуха кинула на нее пристальный взгляд. – Одно помни – коли извести кого собралась, так придется и себе могилу рыть. Такая ворожба добром еще никогда не заканчивалась.

– Как догадалась? – хмуро спросила Лагода.

– Сорока на хвосте принесла, – Шепетуха наморщила лоб. – Неужто сил хватит?

– Куда мне, – Лагода притворно вздохнула. – К ним не подберешься. Утихло внутри давно. Забылось.

Ворожея задумалась, пожевала губами и с сомнение посмотрела на нее через плечо.

– Ты мне не лги, девонька. Я ж насквозь всех вижу. Не за сочувствием ты пришла. Сердце спроси и выбери, чего больше хочешь. Только одно выбирай. Второй раз тебя и слушать не стану. Донести в Стоход обязана. Понимаешь? Думаешь, мне так просто дозвол на ворожбу с печатью корта получить удалось? Знала бы – на порог не пустила. Мне не тебя жаль, а всех девок в округе, которых сартова стража тиранит. Поэтому помочь попробую. Выбирай.

Лагода молчала. Не верилось ей, что ненависть сама выветрится из сердца и в доброту обратится. Если не дать ей выхода, то она будет накапливаться, расти, словно покатившийся с горы снежный ком, превращаясь у подножия горы во всесокрушающую лавину. Никакой лекарь не поможет такому сердцу, ни одна травница не отпоит его отваром – только ворожея может помочь, подбросив в тлеющие угли дровишек, чтобы или пламя вспыхнуло, или сожгло дотла. Придя сюда она надеялась, что этот непростой выбор сделают за нее, а оказалось, что она сделала его сама, еще тогда, когда очнулась на скамье у лекаря Лиховида, сжимавшего окровавленными пальцами края ее раны на боку.

– Не надо мне счастья, – горько прошептала Лагода и подняла глаза, наполненные безысходностью. – Может, когда и встречу его, если жива останусь.