Пристань была отдушиной для безумной элиты города Гривинска.

* * *

…Участковый Семеныч был довольно частым гостем на Старой Пристани. Его знали и уважали. Принимали, как своего. Приглашали и звали посидеть, предлагали выпить, покурить. Все знали некоторое обостренное пристрастие Семеныча к алкоголю, появившееся в последние годы. Семеныч не брезговал, пригублял, но только во время вечерних визитов, когда возвращался домой. Наркоманы, едва завидев Семеныча, выбрасывали и прятали наркотики. Система оповещения была налажена четко. На каждый вечер назначался наблюдатель, который сидел на чердаке и, едва Семеныч появлялся на мосту, по зданию раздавалось: «Ата-а-с!!!».

Особо пышных безобразий, конечно, никто не учинял. Шумные сборища происходили обычно по выходным дням.

Иногда на Старую Пристань заглядывали барды – авторы собственных стихов и музыки, вечно немного грустные и одинокие. Они пели свои песни под гитару. Один из бардов даже сочинил своеобразный гимн, который скоро подхватили и другие обитатели теплого заброшенного приюта.

Старая Пристань – новые люди,
Пусть нас никто за любовь не осудит.
Старая Пристань – в час расставанья
Ты утешенье и оправданье.
Прости за разлуку, за новые дали,
За то, что друг друга, увы, не прощали.
Мы расстаемся и уезжаем,
Только потом нас никто не встречает.
Старая Пристань – рассыпаны звезды,
И возвращаться, наверное, поздно.
Старая Пристань – когда возвратимся,
Старая Пристань – за все ты прости нас.
* * *

…Лодка с изможденным телом рядового Маргина подплывала к городу. Уставший за бессонную ночь беглец, выбившись из сил, тихо и безмятежно спал, укутавшись в рыбацкую куртку. Сон опять унес его в родную деревню. Он слышал ветер, который как в детстве напевал ему тихую, ласковую песню…

…Димка проснулся от толчка. Он открыл глаза и понял, что его судно куда-то причалило. Клочки молочного тумана висели над рекой. Земля еще была укутана в утренние сумерки. Истомившийся по земле странник услышал какие-то голоса, крики, шум магнитофона. Где-то издалека уже доносился рев моторов первых машин, едущих по мосту. Река и туман многократно усиливали это рычание моторов. Привыкшего к тишине, Димку эти звуки испугали. Они заглушали музыку, которая сопровождала его в плавании.

Он приподнялся и увидел недалеко от причала очертания старого, полуразрушенного здания. Димка бросил веревку и застегнув куртку, начал выбираться из своего дюралюминиевого убежища, сделавшегося ему родным за три дня отчаянного путешествия. Он спрыгнул на берег и пошел, шатаясь из стороны в сторону, но, сделав всего несколько шагов по земле в направлении Старой Пристани, упал в высокую траву. Беглец протяженно застонал от боли и пополз вперед. Оказавшись в самой гуще травостоя, Димка опять погрузился в сон. Его разбудил крик:

– Эй, пацаны! Тут кто-то лежит. Парень какой-то. В куртке, в трусах. Портянки все в крови.

Кто-то бережно поднял его, и обессиленное тело понесли крепкие руки. Потом положили на единственную в этом бараке мягкую, пружинистую кровать.

* * *

…Рассвет полыхнул над землей всей своей мощью. Димка почувствовал на своем теле что-то очень мягкое, теплое. Это был пушистый плед леопардового окраса. Он слышал еще чей-то вкрадчивый, низкий женский голос, когда внезапно все потонуло в заливистом, конском ржании и ласковом шуме воды.

* * *

… Тишину разрезал мужской писклявый голос:

– Леська, сходила бы за пивом, башка с похмелья болит.

Димка попытался пошевелиться, к нему кто-то обратился.

– Что, проснулся, пацан? Кантовали его, кантовали, а он даже глаза не открыл. Что притомился?