В следующий раз я открываю глаза и дико щурюсь от яркого света. Он бьет в глаза так, что они слезятся.

Несколько раз моргаю, пытаясь понять, что происходит.

И наконец различаю очертания больничной палаты. Но судя по плазме на стене и большому холодильнику, я не в обычной городской больнице.

Наконец, могу двигать руками и ногами, хочу встать, как минимум, чтобы в туалет сходить. Спускаю ноги и тут же вздрагиваю на свое имя.

— Соня — засоня проснулась.

Катя? Она здесь? Реально…

Сидит в кресле для посетителей и закидывает в свой напомаженный рот дольки мандаринов, а длинными ногтями щелкает пульт, пытаясь отыскать что посмотреть. Как всегда при параде. Я прекрасно помню, кто она и какую роль сыграла в моей жизни, так что не особо рада ее видеть. Даже выбравшись с того света.

Встаю на ноги, чувствуя, как меня пошатывает. Медленно иду в туалет, который находится тут же, как в каком — нибудь номере отеля. Сама я не была, но в кино видела.

Все жду, что сейчас откроется дверь и зайдет Абрамов, потребовав счет за лечение. Понятно же, что это он меня сюда принес.

Да и тот факт, что Катя здесь, говорит о многом.

Советь его замучила? Вряд ли.

Скорее просто решил подлатать любимую резиновую Зину, чтобы всегда для утех была готова.

— Сколько я спала? – задаю вопрос Кате, продолжающей тыкать пультом и жрать мандарины. Наверняка купленные для меня. И пусть я не съем ни одного, но все же они мои. Обидно.

— Пару дней, — она наконец на меня взгляд переводит. – Ужас ты, конечно. Моль. Вообще не могу понять, что он в тебе нашел. На ручках принес, денег заплатил, меня с работы выдернул, чтобы присматривала.

Ну прям благородный рыцарь.

— Может он в детстве «Молчание ягнят» пересмотрел? — пожимаю плечами и начинаю бегло осматривать палату. Вещи свои ищу, а то стою в дурацкой сорочке, пусть и очень приятной по ощущениям. Тут сумка моя. В ней паспорт и кое – что из вещей.

— Что пересмотрел?

— «Молчание ягнят», Катя. Фильм такой про ганнибала, если тебе это о чем— то говорит, – врывается в наш тихий мирок его голос, и я резко смотрю на лверь. Я даже не услышала, как она открылась. – И нет, я не дрочу на насекомых, как тот псих которого поймали. Катя, съебись.

Она бросает неприязненный взгляд на меня и исчезает, а я все еще смотрю на своего палача. Он меня прямо сейчас насиловать будет или решил поговорить о кинемотографе.

Катя уходит, а Захар заходит в палату и дверь закрывает. Я отшатываюсь и почти падаю на кровать.У него борода словно за пару дней сильнее отросла и волосы. Почему я не замечала, что они с рыжиной. Хотя я его ненавидеть должна, а не разглядывать отросшие за месяц волосы. Вчера мне было не до этого.

— У меня на тебя даже не встанет, пока ты такая.

— Я вроде всегда такая.

— Не, обычно ты свеженькая, румянец там, глаза горят, а сейчас реально — моль.

— Я отдам за лечение и палату, — говорю сразу, поднимая руку, словно это поможет держать его на расстоянии. — Хотя ты мог бы и сэкономить.

— Похоронить тебя было бы дороже. Даже как ноунейма.

Я тут же вспоминаю о своей матери. Я не ноунейм, у меня есть мать… Она бы волновалась. Наверняка весь телефон оборвала. А может нет? Это было бы ужасно. Еще ужаснее, чем член во мне. Потому что это можно забыть, а игнор матери вряд ли.

— Есть обычные больницы.

- Ну там тоже похоронить могли случайно. Кому ты нужна, чтобы бороться за жизнь дуры, которая не может таблетку парацетомола выпить.

Дурой я была, когда пошла подругу выручать и на тебя наткнулась. И вообще я нужна. Матери нужна.

— Матери нужна, – зачем-то выговорила.

— Это той, что живет в Глажево? Или той, что живет в Чудово, — уже все выяснил, скотина. И зачем? Шантажировать меня матерью? — Еще раз соврешь мне, насиловать буду в зад. Без смазки.