Горин повторил, чтобы запомнить покрепче:

– Через два часа после полуночи у Черного леса и Гиблой рощи, где дуб, в который ударила молния, одному.

– Да!

– Хорошо, передам, Козьма. Ты уж извиняй, что так вышло.

– За что извинять, брат? Вопрос в том, кто меня сдал боярину? Ведь этот пес здесь, где-то рядом, скорее всего в моей шайке. Найти бы его да приласкать хорошенько.

– Коли тебе придется соглашаться на предложения боярина, выстави условия, потребуй, чтобы он назвал изменника, – посоветовал Горин.

Пурьяк внимательно посмотрел на него, ухмыльнулся и сказал:

– Ты прав, Емельян. Он ведь скажет. Что ему до изменника, коли от меня зависит гораздо больше? Так и сделаю.

– Тогда я поехал.

– Может, все же отужинаем вместе?

– Нет, Козьма. Душно у тебя в доме, тяжко как-то.

– Ну-ну! Езжай. Семье ни слова.

– Конечно, брат. Увидимся!

– Может, и увидимся.

Горин уехал. Вернулась семья. Жена Пурьяка села рядом с ним на скамью и спросила:

– Почему твой брат у нас не остался и зачем приезжал?

– Это не твоего ума дело, Любава. Хозяйством занимайся.

– Не хочешь говорить? А хозяйство у меня в порядке.

– Подавай на стол.

После ужина Любава вышла во двор. Пурьяк подозвал сына и спросил:

– Василий, как там наш конь?

– А что с ним будет? Стоит в стойле. Ячмень я ему давал, воду. – Сын гробовых дел мастера с удивлением взглянул на отца и спросил: – А ты куда-то собираешься?

– Собираюсь. А вот куда, знать не след никому.

– Но матушка спросит.

– Скажешь, отец не сказал.

– Ладно.

Любава уже стояла в сенях и слышала этот разговор.

Она подошла к мужу и спросила:

– Далеко ты наладился, Козьма?

– Лишние вопросы задаешь, жена.

– В лес?

Любава, конечно, была в курсе того, что ее муж промышлял не только гробами.

– Не твое дело. Замолчи и постели постель.

– Так я не пойму, ты уезжаешь или ложишься спать?

– Делай, что сказано.

Любава застелила постель, отправила сына с дочерью спать, легла рядом с мужем, обняла его. Пришлось Пурьяку утешать ее, иначе не отстала бы.

Через час после полуночи он поднялся. Проснулась и жена.

– Тебе пора ехать? – спросила она.

– Да.

– Собрать что-то в дорогу?

– Не надо, спи.

– Надолго хоть уезжаешь?

– Нет. К утру дома буду.

Пурьяк оделся, прошагал в конюшню, на ощупь сноровисто оседлал коня, вывел его во двор, привязал к городьбе и обошел свой починок. Он имел звериный нюх и острое зрение. Но сколько ни напрягался, ничего лишнего в ночи не услышал и не увидел.

Пурьяк вытащил из-под крыльца саблю, закрепил ее на поясе. В голенища сапог опустил ножи. Потом он запрыгнул в седло и направил коня к воротам.

За ними всадник повернул влево. Далее конь пошел сам. Он хорошо знал дорогу. Чуть позже хозяин повернул его от леса и повел по тропе, тянущейся между лесным болотным массивом, именуемым Черным, и Гиблой рощей.

У обгоревшего расщепленного дуба Козьма остановился, огляделся, прислушался. Потом он провел коня в балку, где росли молодые березы, там спешился с коня, поводья кинул на ветви. Пурьяк лег на склоне, откуда мог видеть дорогу, идущую от города, поле, опушки леса и рощи.

Лежал он недолго. Вскоре слух его уловил шелест травы, фырканье жеребца.

Вскоре на поляне появился всадник. Он не гнал коня, ехал спокойно, тоже осматривался.

Пурьяк издали узнал боярина Воронова. За ним никого не было. Один ехал, как они и договаривались. Вот только зачем?

Воронов остановил коня у дуба, опять огляделся и пробубнил себе под нос:

– Неужели не придет? Испугался он?

– Кто испугался, боярин? Козьма Пурьяк? И кого? Не тебя ли?

Воронов вздрогнул и заявил:

– Фу ты, леший, испугал-то как!

– А ты не бойся, боярин. Коли зла не держишь, подлости не удумал, то и страшиться нечего.