Меж тем, Сысой, выбрался на другой берег, повернулся к утесу и всем тем, кто наблюдал за ним, хотел что-то крикнуть им, но передумал и просто показал им кулак. Тяжело встал и направился в лес. С тех пор его никто в Верхотурье не видел…

Городовой, довольно поглаживая усы, направился по своим делам, а монахи разбрелись, обсуждая меж собой, как и чем, им заменить поломанную трубку: лишаться совсем такого источника доходов они не собирались…

Гришин никак не мог себе признаться в том, что восхищен поступком врага, а потому с огорчением смотрел на то, как быстро удаляется его противник, которому так и не удалось ответить за его предательский удар в пах. Когда же он повернулся и вспомнил о своей невесте, то неожиданно рядом с ней он увидел ту самую девчонку. Ольга нежно отряхивала ее платье, а сама виновница исподтишка поглядывала на приближающегося кадета. Глаза ее пылали, а на щеках красовался яркий румянец.

– Ну, я пойду! – неожиданно твердо произнесла она и вырвалась из цепких рук старшей сестры: неожиданно встретилась с взглядом Гришина, который завороженно наблюдал за всем происходящим, и отвернулась в сторону. Затем повернулась, глянула смущенно на него своими большими голубыми глазами и побежала.

– Кто это? – тихо произнес он, после того, как девчонка ушла. Он хотел бы сказать. – Кто этот ангел?

Да вовремя опомнился, сообразив, что в этой ситуации задавать такие вопросы неуместно: можно было оскорбить Ольгу и лишиться благорасположения отца.

– Это моя сестра – Агата… – в голосе Ольги он тут же почувствовал то самое огорчение, которого так опасался. Однако, умная молодая женщина не допустила развития событий иначе, произнеся. – Так что вы, Николай, хотели мне сказать?

Это был тот самый спасательный круг, и утопающий Николай Гришин тут же схватился за него…

2.

Начало сентября 1918 года, Верхотурье.

В тот год на Урале лето сильно задержалось, а бабье лето было во сто крат приятнее. Тем большее сожаление у верхотурцев вызвали первые признаки смены погоды.

– Терюха, долго-то ня коди: ишь как погода-та портисса! – отец Иннокентий кричал невысокому молодому монаху, направлявшему своё стадо на ту сторону реки Туры по броду. Сложив обе руки в виде рупора, прокричал своё наставление, перекрестился сам, посмотрев на небо, потом перекрестил самого монаха и пошел в монастырь.

Пожалуй, отец Иннокентий не зря крестился: невесть откуда набежавшие огромные серо-черные тучи клубились где-то на востоке, закрывая восходящее солнце.

Тем временем молодой монах Терентий, взглянув на небо, вздымающееся черно-лиловыми тучами на востоке, ухмыльнулся: он видел, как его наставник перекрестился и его перекрестил, однако ничего в этой пугающей черноте не усмотрел. Гикнув для порядка на коров, которые и без его указки знали дорогу к сочной траве, перешел в брод на ту сторону реки и погрузился в воспоминания о сегодняшнем сне.

– Надо жа чо приснилося… – хмыкнул молодой монах и улыбнулся. Однако, улыбка на его бледном слегка вытянутом лице с жидкой бороденкой, как у козла, получилась жалкая и убогая. К счастью, этого никто не видел, а его внимание всецело было там, в том дивном сне. – Бабы… Да в какой одёжке… Сроду такова не видывал! Так, а на мене кака была одёжка?

Ухмыльнувшись и проглотив нечаянно набежавшую слюну, от своих видений, он разозлился: его воспоминания были прерваны одной из его коров. Собственно в этом ничего особенного не было, просто корова по имени Майка вздумала отделиться от основного стада и пощипать травку там, где ей это нравится. Хоть Терентий и придавался с упоением своим грезам, однако за стадом следил зорко и дисциплину поддерживал строго: как только какая-нибудь коровушка начинала отделяться от стада, так тут же бросал свои размышления и наказывал непутевую. Так было и с Майкой: он огрел ее кнутом и руганулся, показывая всем коровам, кто в их стаде хозяин.