Потом мы с Гарюхой курили в скверике напротив Симеоновской церкви и толковали о добротности в архитектуре. Потом долго шатались по набережной Фонтанки, по переулкам возле Апраксина двора, заходили во дворики, стреляли в тире и наконец оказались на Исаакиевской площади. Гарюха вознамерился пригласить меня в ресторан Дома архитекторов, но ресторан оказался закрыт, тогда мы прошли дальше по Мойке (Гарюха по пути показал мне дворец Юсупова и ту боковую дверцу, через которую декабрьской ночью 1916 года вынесли тело Григория Распутина), на трамвае переехали на Васильевский остров. Купили в «Корюшке» бутылку портвейна и, расположившись на набережной, неподалеку от памятника Крузенштерну, неторопливо распили ее. Огоньки судов скользили по реке, на причалах работали и негромко переговаривались матросы, а за Невой, прямо перед нами, чернел в сумерках огромный док. Гарюха восхищенно объяснял мне красоту корабельной архитектуры.

Когда совсем стемнело, мы поехали ко мне допивать сохранившуюся у меня бутылку коньяка. Не хотелось расставаться.

…Поезд пришел в Москву рано утром. В начале седьмого я был уже дома, разбудил Молчушку и потащил ее гулять.

Солнце поднималось, улицы были пустынны. Мы прошли по бульвару улицы Дмитрия Ульянова, по Профсоюзной, по улице Ферсмана и вышли на Ленинский проспект.

– Эх, денег не захватил! – огорчился я. – Сигарет бы купить.

– У тебя лежит на столе начатая пачка, – сказала Молчушка.

– Денег пачка? – пренаивно переспросил я, и мы рассмеялись.

Вернувшись домой, разбудили детей и сели завтракать. Счастливый день. Ночью – окончательное примирение.

30.06.1984. Вернулся из Великих Булгар, где пробыл две недели на раскопках. Ну и перелет! Обратный билет из Казани на рейс 12.15 был мною куплен еще в Москве. В крошечном аэропорту Куйбышева Татарского (выморочного городка, перенесенного с правого берега Волги) я узнал, что первый рейс на Казань будет в девять. Это было как раз, чтобы успеть, но резерва времени почти не оставалось. Однако утром сегодня, когда я пришел с рюкзаком в аэропорт, оказалось, что девятичасовой рейс отменен, а следующий будет только в 9.55.

Делать было нечего, я купил билет и, стоя у калитки, ведущей на летное поле, нервно курил в ожидании самолета. Два студента-электротехника, практиканты из Казани, сочувственно покуривали вместе со мной. Чтобы заглушить нетерпение, я рассказывал им о Булгарском городище. Из разговоров, доносившихся из окна диспетчерской, я понял, что в 9.55 самолет только вылетит из Казани. Положение становилось отчаянным: ведь, прилетев в Казань, мне предстояло еще добираться до нового аэропорта; автобус, я знал, идет около 50 минут, а кто знает, сколько его придется дожидаться…

В 10.20 послышался рокот мотора, и аккуратненький «Л-410», пробежав по земле, остановился напротив калитки. Пока высаживались пассажиры, пока из самолета выбрасывали привезенные пакеты и ящики и загружали в него местную почту, я с усилием давил в себе нервное напряжение. Но, как ни был взволнован, постарался, когда наконец взлетели, разглядеть с высоты поляну «Малого городка», где Ленька Беляев в это утро вкалывал с мальчишками без меня.

В 11 мы были в Казани. Оба студента бежали через поле вместе со мной, показывая мне дорогу к автобусу. Автобус стоял на своем месте, но, как выяснилось, отойти должен был только через 15 минут. Ждать было невозможно. Неподалеку стояло такси с погашенным огоньком, я кинулся к водителю:

– Занят? Может, подбросишь до нового аэропорта?

Он помотал головой.

– На самолет опаздываю! – крикнул я, стараясь его разжалобить, и он сразу же стал хозяином положения.