– Бедняжка, – проговорила она, утирая жирные губы тыльной стороной ладони, – её, должно быть, уже давно морят голодом. Посмотри, Ватфа, в чём душа держится!

– Ещё бы! – хрюкнула Ватфа, впиваясь крепкими белыми зубами в румяный, пупырчатый лаваш. – С её-то норовом! Пусть посидит, подумает, небось, голод любого образумит!

– А мне кажется, – вздохнула светлокосая, – что голод никак не может способствовать доброму расположению духа. Как возможно? Голодный человек зол и несчастен! – она шмыгнула носом и схватилась за баурсаки, поспешно запихивая их в рот, словно боясь, как бы голодное дурное настроение не настигло её во время паузы между жеванием. – Хочешь, я покормлю тебя? – промычала сердобольная соседка с набитым ртом и переместилась в Кирин угол, волоча за собой блюдо с эчпочмаками. – Хорошо, что руки тебе связали спереди, – прокряхтела она, устраиваясь подле новенькой на широком, пышном заду и пытаясь вставить ей в пальцы печиво. – Попробуешь? Вот увидишь – сразу полегчает!

Находящуюся в состоянии глубокого разочарования и ещё более глубокого раздражения Киру забота соседки покоробила. Она уже было хотела оттолкнуть настойчиво пихаемый ей в руки пирожок, а на подательницу милостыньки наорать да послать куда подальше, но… Желудок, настроенный дивными ароматами на определённый лад, предательски свело голодом. Он истошно заурчал, протестуя против саботажных настроений хозяйки. Поэтому Кира захлопнула уже было открывшийся для ругани рот, нервно дёрнула щекой и, поколебавшись, вцепилась пальцами в поджаристый эчпочмак.

Её кормилица расцвела. И с каждым новым куском, исчезающим во рту опекаемой, расцветала всё более.

– Ну как? – поинтересовалась она, когда Кира сыто откинулась спиной на подушки.

Новенькая кивнула, дожёвывая, и удовлетворённо икнула. Ей и впрямь полегчало.

– Гораздо лучше, спасибо.

– Вот! А я что говорила! – обрадовалась светлокосая и принялась зачищать едва початое блюдо. – Моя матушка всегда говорила: если грустно – надо покушать, если беда пришла – надо покушать, если нездоровится – тем более надо покушать! – и тогда все немощи и тревоги обязательно уйдут! Ты разве не знала этого, подружка? Зачем заставляешь наших добрых хозяев наказывать тебя? Зачем лишаешь себя главной радости в жизни?

– Ага, – согласилась Ватфа, заворачивая в лаваш порцию риса с овощами и щедро макая получившуюся шаурму в мёд, горчицу и рыбный сяньский соус поочерёдно, – чего зря буянить? Всё равно ведь ничего не изменишь! Вместо того, чтобы гоношиться, доставляя всем головную боль, и стёкла бить, лучше бы расслабилась и получала удовольствие…

Светлокосая закивала головой;

– Ты, подружка, радовалась бы, что счастливый жребий тебе выпал! От тяжёлой работы на поле, – она окинула оценивающим взглядом наряд новенькой и стёртые ладони, – голодных зим и беспросветной бедности едешь ты навстречу роскоши, вечному лету, всяким деликатесностям и утончённостям! Не каждой в жизни может так повезти! Особенно, – она, отведя взгляд, потыкала пальцем в эчпочмачные крошки на блюде и со смаком его облизала, – если девица не очень из себя выдающаяся…

– Ой, какая ты, Афифа, деликатная прям – «не особо выдающаяся», – просюсюкала смуглоликая Ватфа, передразнивая приятельницу. – Так и говори: если девица – не девица вовсе, а натурально глиста в обмороке! И о чём только господа купцы думали, покупая такую? Аль ослепли?

Кира выпростала из-под себя затёкшие от неудобного сидения ноги, потянулась ими и попросила у своей благодетельницы чего-нибудь попить.

– Почему у тебя восточное имя? – спросила она, опустошив стакан с лимонадом. – По всему видать, ты из северных земель…