Только про нашего майора не было. Веяло от него культурой. Однажды мы с ним даже диспут учинили, обсуждая книгу Гранина «Иду на грозу» – катехизис советских физиков тех времен.

Так вот. После зычного приказа «Орудия к бою!» все, разморенные от жары и долгого стояния в строю, бодро бросились расчехлять многотонные пушки и производить прочие манипуляции с орудиями.

Конечно же, все делалось под неизменный аккомпанемент пятиэтажного мата. А как еще сдвинуть опорные стойки и, тем более, вбить в каменисто-глинистый грунт «фиксирующий клин» (кажется, так те штуки назывались)?

Вдруг майор резкой командой «Отставить! Всем в строй!» прервал наши предбоевые операции.

Как только мы выстроились повзводно, Крышин произнес речь с такой горечью и сарказмом, что я испытал (а, судя по последовавшей чуть позже реакции роты, и многие мои однокурсники тоже) по-юношески искреннее смущение и даже угрызения совести:

– Как вам не стыдно, курсанты! Вы завтрашние преподаватели, офицеры. И как последние блатные выражаетесь! Интеллигенция…

Но вдруг на учебную площадку вбежал, лихорадочно вытирая мокрым платком шею, грудь и лоб, начальник сборов, полковник Оспанов.

Герой почти всех наших издевательских историй о военных, выслушав с нетерпением четкий доклад майора о том, как проходят занятия, что-то тихо и поспешно с ним обсудил. Явно остался недоволен ответом, повернулся было уходить и тут как бы заметил нас.

Тирада, которую выпалил наш начальник, содержала чуть больше двадцати слов, из которых только пять-шесть («я», «дебилы», «на полигоне», «мать» и т. п.) были печатными.

Мы стояли, проглотив в себе все эмоции и желания. И только когда Оспанов скрылся за деревьями гарнизона, полсотни парней взорвались гомерическим хохотом.

Ребята смеялись до колик в перманентно пустом животе, освобождаясь от напряга своего недавнего стыда.

Крышин смущенно кашлял в кулак…

Кульминацией, или, выражаясь проще – главным действом военных сборов были не экзамены. Экзамены – это апофеоз или провал, а вся пиковая драматургия военного театра, называемого в студенческом просторечии «военка», была на выезде на полевые учения. Там в палатках, на стрельбище, под грохот настоящих выстрелов и проверялась вся твоя суть, и военная подготовка заодно. Оттого, как ты поведешь себя в «условиях, близких к боевым», зависела оценка на экзамене. Мы побаивались этого, как мы тогда говорили, «пикника», хотя и однообразие жизни в гарнизоне уже доставало.

Но если для «курсантов», а под таким наименованием мы проходили по всем полковым реестрам, недельный выезд на полигон был проверкой на вшивость, то для наших преподавателей – как для горожанина рыбалка, а точнее – охота.

О том, что там нам, наконец, покажут, как выглядит мама Кузьки, мы слышали в минуты тяжелого подъема, во время принятия скудной пищи и, конечно же, на каждом занятии.

И вот этот день настал. Точнее, не день, а вечер накануне выезда.

Весь полк: и нас, курсантов, и «срочников» выстроили на плацу на общую «предсоломную» поверку (после которой «все в солому» и отбой).

Такое совместное построение было за все время сборов только раз, в день нашего прибытия. А так у них своя свадьба, у нас – своя.

После стандартной переклички командир полка объявил о предстоящем выезде всего воинского состава на полигон.

«Ура!!!» – не по уставу отреагировали курсанты.

Далее полковник объяснил, как сейчас говорят, логистику предстоящей передислокации полка, назвал ответственных, призвал нас к боевым подвигам и поблагодарил за что-то. Тысяча парней с четкой синхронностью ответили:

– Служу Советскому Союзу!