И лишь через три месяца о будущей причастности меня, кэвээнщика КазГУ, к освоению шестого континента будет объявлено с такой неожиданностью и при таком скоплении знакомых мне людей, что я даже и представить себе этого не смог бы в самых честолюбивых грезах. Но об этом в следующей главе.

Кстати, Антарктида мне массу уроков преподала. Многие из них пригодились, а некоторые только сейчас и начал понимать.

3. Не так страшен черт…

Попасть в список участников экспедиции еще не означало стать ее полправным членом. По крайней мере, для меня между этими состояниями была такая же разница, как между абитуриентом и первокурсником. Ведь не было диплома, подтверждающего мой статус ученого. Для его обретения, надо было сдавать не только госэкзамен по «Основам марксизма-ленинизма» – шпаргалки по этому предмету в общем-то были заготовлены предыдущими выпускниками (старшекурсник Сашка Козин, член нашей КэВээНовской команды, покидая родные пенаты, подарил), но также написать и защитить дипломную работу, пройти военные сборы, по окончании которых выдержать экзамен на офицера Советской армии (без военного билета лейтенанта запаса, желанные всем сердцем корочки диплома с вышедшим из моды «поплавком», не выдавались). А главное, всеми правдами и, конечно же, неправдами предстояло открепиться от госраспределения, согласно которому я должен был поехать в сельскую школу учителем физики.

Последнее, как мне тогда казалось, было самым трудным, так как несло в себе антигосударственную подоплеку. За бесплатное образование мы, счастливые студенты свободной страны, обязаны были платить изучением совершенно к науке не относящихся общественно-политических дисциплин в нагрузку с офицерским образованием и дурацким трудом на сельскохозяйственной ниве во время каникул. А главное: прилежным отношением к комсомолу и родной компартии, в руках которой было наше будущее. Потому как, куда она пошлет тебя с твоим бесплатным дипломом, там ты, как миленький, и отслужишь лейтенантом два года или отработаешь три. Невыполнение этой обязаловки приравнивалось к измене Родине и имело свой срок отсидки в «местах не столь отдаленных», но и не столь приближённых.

Это, конечно, удобно сейчас рассуждать с высоты чуть ли не сорока лет прошедших с того момента. Да еще после всех потрясений, катаклизмов и метаморфоз, произошедших и с окружающими, и со страной, и с ее так любимой советской философией общественным сознанием…

Тогда же я, да и многие из моих сверстников были готовы отдать всё (да по сути и отдавали), лишь бы получить это высшее, которое открывало дорогу в трудно представляемый нами мир настоящей жизни.

И все же обязаловка по распределению – самая дорогая плата за тогдашнее высшее образование. Конечно, если «свобода выбора» для вас не просто два слова.

Ведь нас, даже университетских выпускников, распределяли в основном либо офицерами – защищать Родину от предполагаемого противника, либо учителями. При этом, чем ниже средний балл успеваемости, тем в более периферийной школе бывший студент будет сеять разумное, доброе вперемешку с вечным. И тем труднее «отмазаться» от такой судьбы.

А балл, как правило, снижался из-за низких оценок по обязательным общественным дисциплинам – истории КПСС и философии вкупе с полит- экономией, научным атеизмом, гражданской обороной и еще всякой «надстроечной» ерундой.

На первых курсах, когда до распределения ещё как до луны, мы с презрительной снисходительностью относились к этим наукам, но они за нашу нелюбовь, в конце концов, отыгрывались на общем балле.

Аспирантура или работа в научных центрах, ввиду чего открепляли без проволочек, светили только блатным и круглым отличникам. К обеим категориям счастливцев я не относился. Без открепительного документа могли взять на работу лишь только те, кто не любил чтить, как Бендер, уголовный кодекс.