– Резня на улице Партизана Кузькина, дом 7а, квартира 31, по месту жительства Плоткина Александра Ивановича.

– Плотникова, – поправила я.

– Что, простите?

– Насколько я помню, фамилия убийцы была Плотников.

Рыбий глаз метнулся к бумажке.

– Да, вы правы, – смущенно признал Свиблов. – Действительно, Плотников. Три трупа, включая его самого… Интересно, что вы это помните.

Еще бы не помнить. С нее-то все и началось, с этой квартиры. Я попала туда совершенно случайно, перепутав номера домов. Вернее, даже не номера, а буквы. Катька Расторгуева, к которой я приехала заканчивать курсовик по деталям машин, проживала в хрущобе под номером 7б, а я сдуру сунулась в 7а. Они там все одинаковые, эти чертовы пятиэтажки. Квартира на первом этаже и три пьяных алкаша, обрадовавшиеся легкой добыче. Как сказал один из них, «есть кого насадить на шашлык». И насадили бы, если бы не мое так внезапно и вовремя открывшееся умение убивать. Убивать не руками, не ногами, не мечом и не пулей, а всего лишь ненавистью и одним только словом: «Сдохни!». А дальше уже всё произошло само собой. Я тогда здорово перепугалась – не от смерти и крови, а от этой своей способности…

– Так что? – поторопил меня старлей.

– Что «что»?

– Откуда такая хорошая память о тех убийствах, в которых вы вроде как и не были замешаны?

Я усмехнулась.

– Сережа, вы ведь мне обещали, что не будете вокруг да около. Думаете, я не узнала эту папку? Да-да, вот эту, серенькую с грязными тесемками. Она мне запомнилась еще по следователю Знаменскому. По-моему, его звали Павлом Петровичем, но разыгрывал он из себя прямо-таки Порфирия Петровича… Знаете, по Достоевскому.

– Как же не знать, – почти обиженно заметил Свиблов, – в школе проходили.

– Ну вот. Дважды меня допрашивал, как Раскольникова: а почто вы, Родион Романыч, старушонку кокнули? Даже в бывший Съезжий дом таскал – знаете, с каланчой, на углу Садовой…

– …и Большой Подьяческой, – кивнул старлей. – Да, мы в курсе.

– Ну вот… – улыбнулась я. – Так и запомнила. Он ведь мне этот вопрос раз двадцать задал – что я делала в квартире Плотникова.

На том втором допросе Знаменский вырвал у меня признание, что я была свидетельницей убийств. Так получилось, по моей же глупости. С другой стороны, тогда он ничего не писал, а потом просто не успел по причине безвременной кончины. Значит, признания в деле нет. Признания нет, но свидетельства моего пребывания в квартире наверняка есть: показания бабок на скамейке, забытый тубус с чертежами, следы обуви под окном…

Свиблов вздохнул:

– Спрашивать-то он спрашивал, но ответов ваших не записал. Непростительная небрежность, что и говорить. Сначала ведь вы показали, что к дому 7а и близко не подходили.

Я скорчила покаянную мину:

– Да, верно. Испугалась. Но потом-то я все ему рассказала как на духу.

– И что же вы рассказали? – приветливо поинтересовался старлей. – Это не для протокола, Саша. Понимаете, дело-то давно закрыто. И никто к нему возвращаться не собирается. Так что говорите смело.

– Да что там говорить… – Я махнула рукой. – Дура я, товарищ старший лейтенант. Ехала к подруге, перепутала дома и пришла не туда. Ну вот. Пока поняла, что к чему, дверь захлопнулась. А в квартире три алкаша бормотуху глушат. Хорошо, первый этаж, лето, окна открыты. Ну я в окно и сиганула. Вот и весь рассказ.

Свиблов несколько раз моргнул прозрачными судачьими глазами.

– Понятно. Наверно, вам будет интересно узнать, что милицейское следствие пришло примерно к такому же выводу.

– Ну и замечательно, – с энтузиазмом откликнулась я. – Моя милиция меня бережет. Если кто-то кое-где у нас порой…