История знает много примеров беспринципного поведения людей, с легкостью меняющих свои убеждения на противоположные. К своей чести, Галуа был не из таких. Он прямо при достопочтенном профессоре порвал королевский грант, сохранив, однако, документ об амнистии. Перед бывшими осужденными, особенно по контрреволюционным статьям, во Франции закрывались многие двери, а этого Галуа не хотел. Может, дело было в его тщеславии, но он жаждал как можно больше преуспеть в математике, чтобы отомстить заносчивым профессорам, а без уголовного прошлого делать это в аристократической Европе 19 века намного проще.

На ближайшей встрече с друзьями-революционерами Эварист показал разорванный грант. К его великому удивлению, не всех обрадовал этот демарш.

– Безусловно, ты очень храбр, – заявил Огюст Шевалье. – Но как ученому тебе вовсе нет равных. Уличные революции – не твоя война. Твоя война – в умах, в развитии науки и общества. Я верю, ты создашь нечто великое и оно отправит нас в прекрасное будущее, не оставит камня на камне от роялизма, этого пережитка феодального прошлого.

Галуа и сам в это верил. В девяносто девяти случаях из ста это лишь юношеская заносчивость и крайняя степень высокомерия, но тут, как и с Наполеоном, все было подкреплено фактами. Он действительно мог.

Ему хватило двух семестров для постижения всех существовавших в то время естественных наук, хотя обычный учебный план был рассчитан на шесть. Поступая в политехнический институт, Эварист был на два года младше старшекурсников, но выпускался уже вместе с ними. Все знают, что прошлое нельзя изменить, но ему это как будто удалось. Двадцатиоднолетний парень без судимостей (на бумаге) получает диплом самого престижного учебного заведения в стране, а может, и в мире, вместе с остальными двадцатиоднолетними баловнями судьбы. Какие бы препятствия ни возникали на пути, настоящий гений в любой ситуации проторит себе дорогу.

К лету 1833 года Галуа издает «Расширенную теорию групп и полей» и в возрасте двадцати одного года оказывается самым молодым членом Французской академии наук. Он входит в десятку величайших ученых своего времени и переписывается с Абелем, Гауссом, Бэббиджем, Фарадеем. Люди науки видят революционный пыл Эвариста и стараются отвести его от опасной черты, у которой он провел всю свою сознательную жизнь. Как члены закрытого общества гениев они чувствуют личную ответственность за судьбу гениального юноши.

«Короли приходят и уходят, – писал ему Гаусс, – а человечество остается, и кто, как не мы, в ответе за его развитие? Великая французская революция 1789 года не была бы возможна без подготовивших для нее почву мыслителей. Ваши достопочтенные соотечественники Паскаль и Лагранж, Вольтер и Дидро сделали для дела революции больше, чем тысяча заряженных на бой драгунов. Ум успешнее борется с закостенелой невежественностью, чем штыки. Тем паче что сейчас всеми красками расцветает самая глобальная из всех мировых революций – научная. И для человечества она важнее всех предыдущих. В Средние века мы жили в землянках без каких-либо удобств и надежд на счастливую жизнь, а теперь самому бедному европейцу доступно горячее питание, гигиена, сносное лечение в госпитале и так далее. А что нас ждет в будущем? Поверьте, ненавистных вам королей проще всего свергнуть повышением уровня жизни, а не кровавой резней на улицах, от которой страдают в первую очередь бедные. Не аристократы ведь лезут на амбразуры…» Заканчивалось письмо пожеланиями всего хорошего семье Галуа и величайших научных успехов ему самому. Таких писем были десятки, заменившие Эваристу отца ученые всей Европы пытались наставить его на путь истинный, как им тогда казалось. Слова эти возымели определенное действие, и на уличных манифестациях юноша больше не появлялся, оставив за плечами гражданскую революцию и полностью посвятив себя делу научной.