По мнению директора московского Центра исследований постиндустриального общества Владислава Иноземцева (2014): «Нынешняя система в России основывается не на коррупции в традиционном смысле, а на полном слиянии интересов государства и бизнеса. Основу экономики России „„нулевых““ и далее составляют семейно-клановое ведение бизнеса при содействии „друга\зятя“ чиновника. При клановом капитализме многие чиновники, принимающие важные для предпринимателей решения, вовлечены в бизнес непосредственно или через близких родственников, а бизнесмены покупают благосклонность представителей власти и получают преимущества на рынке. Происходит сращивание власти и бизнеса, „свои“ бизнесмены „приватизируют“ государственные должности, расставляя на них „своих“ людей, а чиновники получают статусную ренту – основной источник их доходов. Другая коррупционная особенность России: связка „криминал – власть – бизнес“» [76]. Например, счетная палата РФ в 2019 году провела на 100 проверок меньше, чем годом ранее, по итогам которых выявила вдвое меньшее количество нарушений на общую сумму почти в 890 млрд рублей, говорится в годовом отчете ведомства. По данным Счетной палаты, в прошлом году выявлено 4443 нарушений на общую сумму 884,6 млрд рублей. В 2018 году их было вдвое больше – 9 235, но на сумму, которая более, чем на 100 млрд рублей меньше – 772,7 млрд руб. Для сравнения за 2017 год, когда Счетную палату возглавляла нынешний вице-премьер Татьяна Голикова (рис. 3), нарушений было 6455, но их сумма была намного более впечатляющей – 1 трлн 865,6 млрд рублей [169].

Рисунок 3

Говоря о возможном сползании нашего государства в криминальное государство, можно сослаться на выступление Председателя Конституционного суда В. Д. Зорькина 10 декабря 2010 г.: «Свой анализ, я хочу посвятить нарастающей криминализации российского общества. Увы, с каждым днем становится все очевиднее, что сращивание власти и криминала по модели, которую сейчас называют „„кущевской““, не уникально. То же самое или нечто схожее происходило и в других местах: в Новосибирске, Энгельсе, Гусь-Хрустальном, Березовске и т. д. Всем, и профессиональным экспертам, и рядовым гражданам очевидно, что в этом случае наше государство превратится из криминализованного в криминальное. Граждане наши тогда поделятся на хищников, вольготно чувствующих себя в криминальных джунглях, и недочеловеков, понимающих, что они просто пища для этих хищников. Хищники будут составлять меньшинство, а „„ходячие бифштексы““ – большинство. Пропасть между большинством и меньшинством будет постоянно нарастать. По одну сторону будут накапливаться агрессия и презрение к лузерам, которых должно резать или стричь. По другую сторону ужас и гнев несчастных, которые, отчаявшись, станут мечтать вовсе не о демократии, а о железной диктатуре, способной предложить хоть какую-то альтернативу криминальным джунглям» [67]. Таким образом, председатель Конституционного суда констатирует, что организованная преступность сильнее нынешнего государства, поскольку выработала эффективную модель сращивания с властью и с бизнесом в антисоциальную хищную силу.

По мнению Кара-Мурза С. Г., 2013: «’«Сословие»» предпринимателей формировалось в России не только неправовым и антисоциальным способом захвата и распределения общенародной собственности, но и на уродливой мировоззренческой матрице. Успешное формирование капитализма (хотя и ««не без кровопивства»», как выражался Салтыков-Щедрин) удавалось, только если предпринимательство было ограничено жесткими этическими нормами (как протестантская этика в Западной Европе, конфуцианство в Японии и Китае, совсем недавно – буддистской этикой в Таиланде). И все равно эти страны переживали и переживают волны массовой ««беловоротничковой»» преступности. А в России 1990-х годов предпринимательство с самого начала загнали в жесткие рамки уголовной этики. Она действовала независимо от личных предпочтений или нравственных идеалов отдельного предпринимателя – именно как ««невидимая рука»» российского рынка» [96]. И такая ситуация не могла не отразится на психическом состоянии населения РФ. Так профессор Коссов В. В. обращает внимание на то, что коллективный эгоцентризм превратился в своеобразный уклад, формирующий не только индивидуальную нравственность, но также и экономику, и политику всей страны. Причем эгоцентризм отнюдь не совпадает с индивидуализмом, на котором, собственно говоря, и базируется демократическое общество. Эгоцентристская парадигма исходит из исключительности и абсолютности интересов данного индивида. Индивидуалистическая парадигма признает равенство интересов всех вовлеченных агентов действия. Именно эгоцентрическая парадигма, по мысли В. В. Коссова, наиболее полно объясняет нынешнее состояние России как социокультурной системы [124]. Поэтому в значительной степени кризис России есть не что иное, как тупик эволюции ее нравственности [183].