Была у него тайна, о которой не знал никто. В глубине души, боясь признаться в этом да же самому себе, Кеша мечтал стать писателем. Ему нравилось вспоминать услышанное или кемто невзначай сказанное. Нравилось перебирать в уме собственную жизнь, жизнь знакомых и близких, выдёргивать оттуда ниточки событий, сплетать их между собой. Он мог придумывать целые истории, где новоявленные герои становились его новыми друзьями. Там они разговаривали о сокровенном и тайном, даже порой спорили. Однако со временем придуманные им герои становились излишне самостоятельными, переставали слушаться, желая жить собственной жизнью…

Знакомые, а также те, кто жил по соседству, рано или поздно становились его героями. Когда что-то не складывалось, он переиначивал всё и начинал новую историю. Долгими вечерами у окна сторожки он создавал придуманный мир, который был подвластен только ему. Боялся Кеша лишь одного – начать писать. Вдруг не получится? А ещё втайне от всех он мечтал о книге, в которой обязательно напишет всё, что так необходимо знать людям. Они прочитают её и, кто знает, может быть, станут чуточку милосерднее или умнее, а может быть, задумаются наконец над простейшими вопросами, расставленными самой жизнью.

* * *

Кеша просыпался рано. Он шёл по гулкому коридору на общую кухню. Там, остановившись на пороге, включал одинокую лампочку, опутанную лучам паутин. Жёлтый свет скупо расползался по общественному полу, безрадостным столам, мутному окну в углу справа.

На столе у окна стояла пустая бутылка из-под коньяка, тарелки с высохшими остатками закуски. Это Галька в компании со своим третьим мужем красиво ужинали накануне. Галька была непонятная и богатая. Она промышляла продажей «шмоток» неизвестного происхождения и чем-то ещё. К ней периодически заходили угрюмые люди с сумками. Пошушукавшись, быстро уходили. Галька с мужем Васькой уважали «красиво» выпить. Бутылка коньяка на столе в общей кухне, копчёная колбаса нескольких видов, отбивные из свинины. В процессе издевательской царской трапезы Галька громко и со смаком обсуждала обстановку кооперативной трёхкомнатной квартиры, сотрясая нищий воздух общей кухни трёхзначными денежными суммами. В то же самое время серая по Галькиным меркам народная масса, помешивая жиденький супчик с макаронами, гордо сглатывала слюну и тихо помалкивала. Кеша вообще сторонился Гальки. С присущей ей бесцеремонностью, увидев Кешу, она обязательно начинала пространные рассуждения на тему: «Есть толк от учёбы или нет?» Позже, как правило, констатировался постулат про дурака, которого «сколько ни учи, он всё равно таковым помрёт…». Кеша прекрасно понимал, кому это адресовано, но не подавал вида. Галька же, гордо приподнимая подбородок, встряхивала крашеной кудрявой чернью, возносила выше голов присутствующих на кухне смердов цыганские глаза, брала рюмочку за тонкую ножку и неумеренно торжественно произносила банальные тосты о хозяевах жизни, которые могут позволить себе многое, не говоря уже о коньяке и трёх сортах колбасы на ужин. «Не то, что некоторые…» Некоторые – это были все остальные, презренные за нищету жильцы переселенческого общежития, в том числе и Кеша.

– Машину мы купили, в кооператив вступили.

За нас, Вася!

Апофеозом вечера была фраза:

– Надо уметь жить!

Кеша не умел жить. Он ставил на газ чайник, приседал на зелёный табурет с прожжённым следом от сковородки. Стоять без ортопедического ботинка было неудобно. Случилось это на четвёртом курсе, когда они были в колхозе на уборке зерна. Он неудачно спрыгнул с кузова грузовика и угодил пяткой на камень. В райцентровской больнице наложили гипс, а второй перелом не заметили. Когда же через полгода всё выяснилось, изменить что-либо было невозможно. Кеша долго ходил с костылями, потом хромал. Пришлось брать академический отпуск, подбирать специальную обувь, учиться ходить заново.