– Гей, стриляй моя рушныця! Нэма такого звания «капут-капрал»! А я… Завтра похмелюсь – и на танк! Танкист Погребун до самой Винницы на танке провэзты обицяв!

– Зачем нам танк? Сожгут еще. Лучше москалив-донбасовцев бомбами, бомбами!

– А колы воны нас?

– Нас нельзя.

– И правда, нас нэ чипай! Кумэ! Выпьемо – и айда в Гонопупу… Хоч в филиал, хоч на сам остров. Хай апостол Пэтро у себе в Израили видпочивае. А мы – в Гонопупу! Там справжний рай! Колы я був дырэктором Тыхого океану – остров цэй бачив…

– А пан сотник что тебе говорил? Сначала москалей, потом черномазых, потом израильтян – под ноготь. А в Гонопупу твоем – одни черномазые.

– У мэнэ зять москаль. Справный мужык. И выпыты, и ще налыты мастак. И роботяга. Його вбыты – грих.

– Грех не грех, а придется.

– Ты ж сам москаль.

– Тихо ты, я украинец. Когда надо – я всегда украинец… А надо будет – москалем стану. И тебя, дурья башка, отгонятелем мух к себе возьму…

Падая головами на пустой шалманный стол, вздрагивая, опять просыпаясь, рядовые Игнат и Ярема не слышали нас с Мишей, не слышали тихо подъехавшей военной машины с ополченцами. Они блаженствовали! Не почувствовали они и того, как приняли их под руки, бережно погрузили в машину, как повезли в штаб – судя по негромким словам, куда-то в километрах семи от занятой «правосеками» Авдеевки.

Все еще витая в пьяных грезах, Игнат спрашивал у тащивших его ополченцев:

– Панэ, цэ вже Гонопупу?

– Будет, будет тебе Гонопупу.

– Хочу туды, дэ ковбаса-кровянка – вагонами. Дэ апостол Павло добрыми ломтямы ии наризае… Дэ Апостол Пэтро нашего лыста до Путина читае… И языком – чмок! И сто грамм – ах! Ах – двести! Ах – трыста! А писля третьей кровянку понюхае, скажэ: нэ можна нам Апостолам ковбасы кровяной. Уся тоби, раб божий, ковбаска! И аж заплаче Святый Апостол. А я… Колы я був дыректором Тыхого океану… Чось я засыпаю…

– Спи, друг, как проснешься, все поймешь. К вечеру, может, и попадешь куда надо. Будет тебе и Гонопупу, и остров Оаху. Может, и со святыми апостолами повидаешься.

– Оаху? Слышь, не ругайся, братуха…

– Спи, спи, отвоевался, завтра землю копать пойдешь.

– И в Гонопупу!

Миша ухватил меня за рукав:

– Другой дорогой рванем отсюда! А то если здесь застукают – на паспорт ваш московский не посмотрят. Р-раз – и в кутузку!

Ступая бочком, выкрался я из задних дверей шалмана и по незнакомому, весеннему, еще липнущему к подошвам полю кинулся в обход, за Мишей.

Звук неуследимый, звук ниоткуда: из-под земли, с небес?

Как будто ущипнули и отпустили туго натянутую жилку из овечьих хорошо скрученных кишок, и жильная струна эта, то затихая, то сама по себе вздрагивая, звучит и звучит вновь.

После ночной пальбы, после дальних и близких разрывов, звук этот – радость великая и мечта безобманная…

На второй день пути городки и села стали попадаться реже: начались лесопосадки, в их просветах горбиками курганов выкруглялась настоящая степь.

Ночевали после второго дня в заброшенном сарае. Один общий знакомый в маленьком донбасском городке Старобешево, выскочившем и вставшем на пустой вечерней дороге, у них, конечно, был.

Но Китя сказал как отрезал:

– Только сарай, если хочешь идти со мной дальше. Только сарай, греческая твоя морда.

Услыхав про сарай, Симеон скривился: «Да он голубой, этот Китя!»

Такое открытие Симеона не обрадовало, но и не слишком испугало. Правда, сразу же выяснилось: дело не в голубизне, дело совсем в другом.

– Амбарную музыку тоже нужно уметь слышать, – пояснил Китя. – Писк мышей, скрежет железных ящериц, молчание сенокосилок – все в этом амбаре, как в захлопнутой партитуре, хранится! Можно услышать и кое-что другое, ну, допустим, визг падших девушек, причитания заблудших жниц, скулеж казнокрадов. Так что городок этот обойдем стороной и при этом…