– Шагом марш!

На душе у меня было светло и радостно. Я еще не думал о том, как смогу выбраться вечером, но уже точно знал – я приду. Зайдя в казарму, я лег на кровать и вспоминал каждую секунду, проведенную рядом с Дашей. Почувствовав на себе чей-то взгляд, я поднялся. На меня смотрел Богдан и хитро улыбался. Я встал, подошел к нему и спросил:

–А что это ты, куманек, так смотрел на мою девушку? Влюбился?

–Зачем? У меня Аленка есть, скоро сына мне родит, просто красоты такой никогда не видел.

–Я договорился с ней о свидании.

–Когда?

–Сегодня, как стемнеет.

–Опасно!

–Все равно пойду.

–Я пойду с тобой.

Вечером мы с Богданом с помощью веревки и крюка перепрыгнули забор, так как он был очень высокий. В назначенном месте мы просидели до утра, но Даша так и не пришла. Богдан меня еле удержал, так хотелось пойти к ней домой. Я для себя решил: если завтра ночью не придет, то пойду к ней сам, и будь что будет. На тот момент мне казалось, что я без нее жить не смогу. Наверное, это и есть то большое чувство, которое все любовью зовут.

Весь следующий день мы опять стреляли и бегали, бегали и стреляли, и, казалось, конца и края этому нет. Как только у нас получалось, и мы попадали в цель, Павлов еще дальше отодвигал мишень. Плечо сильно болело от тяжести сумки и кровило от острых краёв патронов. Сил тащить сумку уже не было, а ноги волочить по земле нельзя. И если кто так делал, из-за него одного Павлов возвращал всех.

Наш начальник всегда улыбался, наверное, получал удовольствие, видя на сумках нашу кровь, и всегда добавлял: «Чем больше крови, тем больше умений». Мы все утешали себя: «Скорее бы война. Первая пуля будет его. На войне все спишут, никто не будет расследовать: кто его убил, свой или чужой». Эти слова немного успокаивали, но ненадолго. Я боялся, что Богдан не стерпит. Но сорвался первый Генка Пономарев. На вид спокойный, он отличался от всех, был постарше нас всех и живот у него был большой. С его весом очень трудно приходилось. Подбегая на исходную, он вдруг споткнулся и упал лицом прямо в сумку с патронами. А когда поднялся, мы увидели, что на его правой щеке почти не было кожи. Кровь вместе с песком и пылью стекала на одежду. По мне прошла дрожь. Я никогда не видел столь отчаявшегося человека, казалось, в нем не было на тот момент ничего человеческого, душевная доброта его, доселе прибывавшая в нем, куда-то делась. Он заорал, как дикий зверь, схватил винтовку и выстрелил в Павлова. Кузьмин стоял рядом и вовремя успел поднять ствол винтовки, пуля просвистела над головой Павлова. Я ждал от Павлова испуга смерти, но, на удивление, он был очень спокоен. И также спокойно достал свой револьвер.

–Ну что, солдат, ваш выстрел сделан, теперь выстрел за мной.

Пономарь был еще спокойнее, на тот момент ему действительно было все равно: жить или умереть.

–Стреляй, гнида, пей кровь солдатскую.

Я встал между ними, чтобы помешать Павлову выстрелить.

–Отойди, сейчас мой выход, – сказал он раздражённо.

Кузьмин спокойно перезарядил винтовку, загнал в ствол патрон, не направляя на офицера, встал рядом со мной. Все сразу поняли: если что – Богдан выстрелит. Понял это и Павлов. И тут я услышал голос командира:

–Абрамов, веди это стадо в гарнизон. У Пономарева винтовку отобрать, его самого взять под охрану.

– Слушаю, вашбродь, – сказал я и попытался с ним заговорить, чтобы он Генку не шибко наказывал. Но он на меня заорал:

–Веди, я с ним сам разберусь!

Я повел. Мы еще надеялись на то, что он зайдет в дом с железной крышей и там напьется. Но нет – он прошел мимо. В гарнизоне Павлов сразу пошел в штаб. Через несколько минут перед казармой встали казаки. Как и в том случае с Богданом. Ну, все, хана Генке, забьют до смерти, сволочи. Ближе к ночи в казарму вошел мой земляк Андрюха, вызвал меня на разговор. Мы отошли подальше.