Ну, и третий – это находить подтверждение, что действительно сукин сын. Публикую и жду лайков. Особенно приятно, когда на сайте для фотографов похвалы в личку пишут дядьки старше меня лет на двадцать. Мол, ничего себе, могёшь. А, ну и, если всячески поносят фотографии такого же возраста фотографини. «Уберите порно с сайта». Глянешь их профиль – а там церкви, слюнявые младенцы да сделанные в пэйнте открытки к пасхе. Ещё лебеди какие-нибудь могут быть. У меня есть друг, у которого тоже лебеди. И тупоносы всякие, удоды, дятлы и даже воробьи. И коты. Но там нет церквей и младенцев. Впрочем, яростные комментарии от фимозных бабок – уже удовольствие другой природы. Тут нечто хулиганское. Но всё равно кайф.

Мои соседи уселись. Мы познакомились. Мама – Асия, я ей навскидку дал тридцать лет. Татарка. Дочка – Гульнара. Об этом рассказала Асия. Она села у прохода, пристегнула дочь, затем пристегнулась сама.

Я привычным жестом достал из кармана конфетку и протянул Гульнаре. Девочка заулыбалась и замотала головой – нет. Очень доходчиво замотала – взялась за подлокотники и стала крутить головой из стороны в сторону, поворачиваясь вместе с плечами. И не переставая улыбаться. Асия сказала:

– Нам нельзя сосательные. Мы подавимся. – И достала из сумки жевательные конфеты. Расстегнула и сунула в рот ребенку. Ребёнок принялся жевать, посмотрел на меня и снова заулыбался. Вокруг рта девочки немедленно стало мокро.

– Гульнара, вы в Екатеринбург летите? – Спросил я и испугался. Потому что, услышав, что я к ней обращаюсь, девочка вздрогнула всем телом, а лицо на долю секунды исказил страх. Так же мгновенно всё вернулось на место – девочка жевала и улыбалась. Потом интенсивно кивнула, отвечая на мой вопрос.

– По делам или в гости? – ребёнок снова сильнейшим образом вздрогнул. Мне показалось, даже пальцы на подлокотниках прогнулись – так вцепилась. А потом снова расслабилась, улыбаясь. Посмотрела на меня, а потом всей верхней частью повернулась к маме. Я тоже посмотрел на маму.

– Лечиться едем.

– Слушайте, мне не надо с ней разговаривать, да? – уточнил я на всякий случай. Потому что для себя решил – ну его нафиг, обращаться к ребёнку, который так реагирует на речь.

– Она всегда пугается, когда с ней говорят, – объяснила мама. – Трудно привыкнуть. Меня только не пугается.

Самолёт пришёл в движение. Мы поехали на взлётную полосу.

– Ну ты даёшь, Гульнара, – сказал я, проигнорировав очередной испуг. – Ты так пугаешься, что я сам испугался.

Девочка запрокинула голову и заливисто захохотала.

Пока летели – болтали. История этой семьи – как тысячи историй по всей России. Болезнь ребёнка и борьба с ней всех членов. В моей семье, там, где я родился и вырос, была такая же ситуация. Только в случае Асии и Гульнары, мама не работала, посвящала девочке всё время. Осознавая, что это до конца жизни. Не важно, чьей – её или дочери. Утром в реабилитационный центр, после обеда – на процедуры, вечером дома – дела сами себя не сделают, как сказала Асия. И была, несомненно, права.

Тяжело? Пожимает плечами – да, тяжело. Но я сама не отказалась от неё. Гульнара спала, невозможным образом свернувшись в кресле, прижатая к сиденью ремнём безопасности.

А потом, где-то через час лёта настроение стало портиться. Бэнкс так и лежал нераскрытым под ногой, куда я его засунул, чтобы не мешал. Я положил в рот уже третий леденец, предложил собеседнице, она машинально взяла, развернула и тоже сунула конфету в рот, продолжая рассказывать.

– Там старица живёт, Фёкла. Она лечит таких детей.

– Как лечит?

– Молитвой, словом, святым духом, иконами…