– А мой? – вдруг разнёсся над колонной возмущённый голос «нанайца». – Смеялись, смеялись, а взять не взяли.

– Разговорчики в строю! – грозно рявкнул стоящий рядом с капельмейстером Хоменко. – А если не понял, то я тебе объясню, что не над номером смеялись, а над тобой, дураком. С тебя ещё за порчу казённого добра взыскать надо. Небось, две наволочки на эти дурацкие головы изорвал. Сейчас вот заставлю всех галифе спустить, чтобы ещё и того наказать, кто тебе вторые кальсоны занял.

Однако по лицу Хоменко было видно, что этим угрозам сбыться не суждено, так приятно ему от того, что отличилась их часть. Гейдар тоже был счастлив, хотя где-то в глубине души осталась горечь от выпадов Капшука, но сожаления о том, что он назвал себя чеченцем, не было. «Вернусь из армии – обязательно поищу свою родню», – в очередной раз подумал он.

Для подготовки к участию в фестивале Вооружённых сил Советского Союза уже под Москвой был разбит палаточный лагерь, куда привезли отобранных участников самодеятельности воинской со всей огромной страны. Режим был военный. В шесть часов побудка, построение, завтрак – и строем на репетиции, которые проходили на агитплощадках, расположенных в этом районе пионерских лагерей. На эти же площадки строем приводили пионеров – зрителей. Репетиции шли и после обеда, и до ужина, затем небольшой отдых, и прогоны концертов до самого отбоя. В первое время всё это очень забавляло, а потом стало раздражать. После очередной лезгинки Гейдар уже мечтал о том времени, когда всё это закончится и они попадут в Москву. Ему, сельскому жителю, даже Грозный казался совершенно необыкновенным городом, ну а уж Москва, столица его великой Родины, представлялась чем-то совершенно необыкновенным и недостижимым.

– Саша, а какая она, Москва? – спрашивал он у друга – коренного москвича.

– Москва как Москва, большая и шумная, – отвечал Сашка без особых эмоций.

Его занимали совершенно иные проблемы. С чисто столичной хваткой он уже перезнакомился с женским персоналом практически всех окружавших лагерь пионерских лагерей. Оставалось только гадать, как ему это удаётся в условиях постоянных репетиций и строгого военного распорядка. Поехавший сопровождать солдат от Горьковского военного округа капитан Хоменко каждый день на построении говорил:

– Замечу, кто из вас к пионеркам пристраивается – отправлю назад в часть. Понятно объясняю?

Когда Сашка вытащил из-за пазухи первые жареные пирожки с повидлом и протянул Гейдару, тот очень удивился:

– Откуда?

– Места знать надо, – как всегда, уклончиво отвечал Сашка. – Поговорил тут с местным персоналом, вот и угостили.

– Нам же запретили с пионерками общаться.

– А я и не с пионерками. Зачем они нам нужны? Я с работниками кухни беседовал. На них запрета не было, впрочем, как и на пионервожатых. Сегодня нас после отбоя ждут.

– Да ты что? Узнают – в часть отправят, а мне так в Москву хочется, – перепугался Гейдар.

– Не дрейфь, пацан! Смелость города берёт! Зачем мы будем рассказывать всем, что нарушили приказ? Одним словом, после отбоя не спать, а делать как я. Тобой там, кстати, интересовались, я обещал привести.

– Кто? – простодушно спросил Гейдар.

– Кто, кто, дед Пихто! Сам увидишь, если не сдрейфишь.

После отбоя, когда, уставший от непрерывных репетиций, расквартированный в их палатке взвод артистов засопел, Гейдар почувствовал, что кто-то тянет его с кровати вниз. Свесив голову, он едва разглядел в кромешной тьме белобрысую голову Сашки и соскользнул вслед за ним. Тот потащил его под соседнюю кровать и, подняв край палатки, толкнул в образовавшуюся щель Гейдара.