«Почему я не погиб? – непрерывно думал Руслан. – Почему я не погиб в самые страшные дни войны под Смоленском в той роще, где за неделю боёв полегли десятки тысяч красноармейцев?» В последний день этих страшный боёв он был контужен и, очнувшись ночью, с трудом выбрался из-под горы придавивших его тел погибших. До сих пор душу сжимал леденящий страх от воспоминаний о том, как он брёл в свете полной луны по заваленной мёртвыми телами роще. Он мог не раз погибнуть при обороне Сталинграда, но пули облетали его, как заговорённого. И вот теперь он лежал искалеченный родными горами. Зачем Всевышнему надо было оставлять на земле его истерзанное тело? Как ему жить, для чего? Ну замёрз бы тогда в горах – ни боли, ни осознания конца, просто небытие. А теперь мучительное существование, полная зависимость от других. Как бы в подтверждение этих тоскливых мыслей прозвучал тихий вопрос:

– Утку?

Это простое слово с полной ясностью определило его нынешнее положение. «Теперь я всю жизнь буду вынужден оправляться с чужой помощью», – мелькнула в мозгу Руслана невыносимая мысль, и он злобно буркнул:

– Нет!

Женщина, почувствовав его настроение, тихо отошла от кровати. После этой страшной ночи Руслан впал в тяжёлую депрессию. И так немногословный, он практически вообще замолчал, отвечая на обращённые к нему вопросы только «Да» и «Нет».

Особенно невыносимо было видеть Лизу, которая делала перевязки. Только лёгким кивком головы Руслан дал понять ей, что узнал. Больше на его лице, зарастающем густой чёрной бородой, прочесть было ничего невозможно. С санитаркой Лейлой, которую он принял за свою мать, было проще. Хоть и не знакомы они были, но она была своя, горянка, принимающая мужчину таким, какой он есть, тихо и безропотно. Однако и с нею он был холоден и неприветлив. Даже мысль о возможности сохранения левой руки, над которой неустанно колдовали две женщины, практически не занимала его. Страшная тоска сковала сердце, и не было в этой тоске ни надежды, ни желания жить.

Палата, в которой лежал лейтенант, была большой. Размещалась она в одном из классов сельской школы. Лежали здесь тяжелораненые, каждый со своей бедой и болью. Но даже для этих страдальцев, горе свалившееся на молодого и красивого парня, казалось страшнее собственного, и каждому, кто как-то мог двигаться и говорить, хотелось сказать ему слова утешения. Хотя какое уж тут утешение мужику, оставшемуся без рук и ног? Только сосед справа, болтун и балагур Стёпа, попавший в армию из рязанской деревни, простодушно разглагольствовал, пытаясь подбодрить Руслана.

– Ну что же, как без рук да без ног? Главное-то у мужика не это. А то, что главное, при нём, то самое, что нянька в утку суёт. В войну-то мужиков страсть сколько побито. Так что любой выживший после войны будет нарасхват у баб. А бабе, ей что, ей только это самое и подавай.

– А как он бабу будет кормить? – раздавался чей-то любопытный голос.

– Чего её кормить? Она-то с руками, сама наестся, – резонно отвечал Стёпа.

– Да нет, как он деньги на семью будет зарабатывать? – не унимался голос.

– Баба и заработает, надо только русскую найти. Наши русские привыкши мужиков обрабатывать. Если бы не русская баба, то и мужиков бы в Расее не осталось, все бы вымерли, спимшись, – авторитетно заявлял Степан.

Оспаривать этот нелестный для русских мужиков тезис охотников не находилось. Правды в нём, к сожалению, было много, да и очень хотелось Руслану ну хоть какую-то надежду дать. Стёпа же, помолчав, добавил:

– Да и искать ему долго не придётся. Сама нашлась. Вон как сестричка Лизавета вокруг него вьётся, так задницей и крутит тут у меня под носом. Мол, перевязки да всё такое, а сама, видно, уж лейтенанта присмотрела. Настоящий мужик, хоть и урезанный, да и пить, как наши, вряд ли будет. Им вера мусульманская не позволяет, – демонстрировал Степан познания местных обычаев.