– Группа, стройся, вперёд – шагом марш!

Перевал взяли сходу, а за ним группу принял инструктор-грузин и повёл отдыхать на бархатное августовское море.

Руслан долго стоял и смотрел вслед уходящей группе, но никто не оглянулся. Впереди их ждали новые впечатления и новые встречи. Его тоже ждала новая группа, и только молодое тело, вкусившее с древа познания, ждать не желало. В новых походах недостатка в женщинах не было, хотя связей своих он никогда не афишировал, да и женщин выбирал неболтливых. Они же, настрадавшиеся в одиночестве или рядом с пьющими мужьями, которыми так славится Россия, любили жарко и без претензий. Увы, но то, что радовало тело, не задевало душу, в которой накрепко засела память о Лизе

Лиза стояла в лучах бьющего в глаза света в белом халате и кого-то горячо убеждала:

– Не надо левую руку – как он жить будет?

– Проживёт, а так – верная смерть, – отвечал чей-то строгий и равнодушный голос. – Вы медик, разве не знаете, что такое гангрена, да ещё и на фоне пневмонии? Руку может спасти только чудо, помноженное на неустанный уход, который в условиях полевого госпиталя оказать никто не сможет.

– Я смогу, – отвечал звонкий Лизаветин голос.

– У вас нет на это времени. Операция за операцией. Сколько вы спите?

– Я это сделаю, даже если вообще спать не буду», – сказала она твёрдо. – Вы его не знаете. Легко распоряжаться чужой судьбой, когда ты не знаешь человека.

– Не забывайтесь, Елизавета Николаевна, – прозвучал раздражённый голос мужчины. – Я – хирург, и если я начну думать о судьбах оперируемых, а не об их жизнях, то половина здесь лежащих отправится на тот свет. Вы не можете взять ответственность за его жизнь на себя, так как не являетесь его родственницей.

– Я могла стать его женой, – скорее выдохнула, чем сказала Лиза и вдруг заплакала, уткнувшись в марлевую салфетку.

– Вот только соплей нам сейчас не хватало, – разозлился хирург.

И вдруг из тёмного угла операционной в жёлтое пятно света вышла тоненькая женская фигурка, так похожая на мать Руслана, и тихо, но уверенно заявила:

– Я помогу Елизавете Николаевне. Я горянка и с детства умею лечить раны и обморожения лекарственными травами. У нас в горах нет аптек, но есть много трав, я их собираю каждый год.

Получив поддержку, Лиза перестала плакать и жаром принялась убеждать хирурга сохранить левую руку лейтенанта и что она готова взять ответственность на себя как единственный знакомый лейтенанту человек.

– Делайте что хотите, у меня сегодня ещё пять операций, – заворчал хирург и вышел из операционной.

Руслан слушал этот спор, не понимая его и не принимая на свой счёт. Ни левая, ни правая рука не болели, а вот поломанные ноги ныли, и ещё мучила невыносимая жажда. Практически не разжимая рта, он простонал:

– Пить!

Сделав глоток из поднесённого к губам стакана, тут же опять провалился в горячую бредовую бездну. В воспалённом мозгу мелькнула одна-единственная мысль: «Они здесь».

Лизу он не забывал никогда. В заснеженных окопах под Новгородом и в продуваемых степях Поволжья, лёжа под бомбёжками и собираясь идти на разведку, он всегда вспоминал своих любимых женщин: Лизу и маму – и был уверен, что бог не допустит, чтобы он ушёл в иной мир, не повидавшись с ними. И вот они рядом, когда ему по-настоящему тяжело. Понимание страшной беды, которая приключилась с ним, пришло после недели мучительной горячки, когда миновал кризис. Очнувшись ночью в тёмной палате, он вдруг отчётливо понял, что та жизнь, которая была раньше, кончилась, и началась новая, мучительная, с которой ещё предстояло свыкнуться. В памяти всплыли слова Лизы о левой руке, он перевёл взгляд на ноющую руку и увидел её всю забинтованную, но почему-то не хватало сил взглянуть на правую руку, а тем более поднести её к глазам. Кроме того, перед ним, высоко поднятым на подушках, странной, пугающей пустотой белела, в ярком свете заглядывающей в окно палаты луны, лежащая на ногах простыня. В памяти вдруг стали всплывать слова и события, доносившиеся к нему через пелену бреда. Осознание того, что он теперь калека без рук и ног, пришло к нему со всей своей жестокой беспощадностью. Стон, а скорее, тяжёлый вздох вырвался из его больной груди, и сейчас же из темноты к нему метнулась женская фигурка, и он с раздражением понял, что это та женщина, которую он в бреду принял за маму. Похожа, но не она. Никого, кроме матери, видеть ему сейчас никого не хотелось.