Столкнувшись с силовой оппозицией, российские власти и все иные субъекты обновленчества вынуждены были учитывать в своих преобразовательных действиях устоявшийся в отдельных частях Кавказа миропорядок, создавая социально-культурные и политико-правовые институты, воплощавшие в себе синтез новации и традиции (приставства, военно-народные суды и т. д.).

Переносимые на традиционную почву Кавказа политико-право-вые, социально-экономические, идейно-культурные феномены и отношения имперского типа испытывали сопротивление со стороны традиционных структур и в то же время сами оказывали на них намного большее трансформирующее влияние. Эти отношения стали мощным стимулом роста государственнических имперских структур в пространстве кавказского мира.

На Кавказе на месте прежде почти монолитной в своих базовых основаниях экзистенциальной парадигмы стала формироваться многоукладная и многофакторная система переходного или пограничного характера, свойственная ситуации фронтира, в том смысле, в каком понимал данный термин Ф. Тернер и его последователи[10].

Рядом с количественно преобладающим традиционным способом существования, быта, хозяйствования, социальными отношениями и определяющими жизненное пространство идеями постепенно стали появляться и проявляться элементы имперской российской государственности, различной по качеству и масштабам представленности.

Социально-культурный и хозяйственный синтез, коренившийся в самой невозможности быстрого и широкого преобразования прежних и традиционных форм существования и мировоззрения, сопровождался всякого рода эксцессами и противоборствами, особенно в северной части Кавказского края, вылившимися в широкоформатное противостояние горского мира российскому влиянию – Кавказскую войну.

Переходность форм с постепенно укоренявшейся тенденцией включения Кавказа в систему российского имперского развития сохранялась в течение долгого времени. Перелом наступил только с окончанием активных военных действий в крае и последовавших в 60–80-е гг. XIX столетия реформ, когда тенденция обновленчества приобрела устойчивый характер.

В новых условиях традиция, под влиянием российских властей и лояльными к ним кавказскими элитами, стала постепенно наполняться новым содержанием, не слишком при этом меняя форму своего существования. Именно к этому стремился князь М. С. Воронцов. В этом случае новация не приобретала негативной окраски и не несла угрозу традиции, а традиционалистски настроенное население, в таком случае, способно было принять новацию, по крайней мере, перестать активно ей противодействовать. Отсюда пролегал прямой путь к согласию на мирное сосуществование.

В силу того обстоятельства, что термин «Модернизация» (modernization) в классической социологии осмысливался как процесс обновления общества, под которым понимается переход от традиционного общества к современному, от аграрного – к индустриальному обществу, автор воспользовался возможностью, чтобы приложить постулаты этой теории к миру Кавказа и попытаться описать закономерности и принципы трансформации кавказских реалий 40–50-х гг. XIX в.

В то же время и в силу того, что термин «Модернизация» включает более широкий диапазон социальных процессов, чем индустриализация, в данном исследовании делалась ставка на специфичность модели общественного развития, которую предложили американские функционалистские социологи 50–60-х гг. XX века. С их точки зрения, решающим фактором модернизации является преодоление, а также замена традиционных ценностей, враждебных к социально-культурному изменению и экономическому росту