Я вошёл молча, тем не менее, жена меня уже ждала (жена, правда, не моя, но я больше не буду уточнять соответствие обстоятельств и персонажей). Я – Мигель и это – моя жена и мои дети, в конце концов, не я всё это устроил.

Хуана стояла на пороге с таким видом, как будто отправила меня на аудиенцию к Папе Римскому и теперь ждала от меня отчёта. Я понял, что ничего хорошего мне это не сулит.

Хуана была очень красивая брюнетка с чёрными глазами, в которых сверкали сине-зелёные огоньки. До чего хороша! А Мигель-то – счастливчик.

– Ну что, мерзавец, нагулялся?

Увидев мой ошарашенный вид, она буквально вошла в раж.

– Что, дорогой, выдался неудачный день, помоев накопил много, кобелируя с клиентками, а слить не удалось?! Ничего, голубчик, у тебя же для этого есть жена! Ничего не выйдет, кобелина, я тебе не помойное ведро, найди себе другую сучку!

– Замолчи, женщина, – заорал я так, что в комнате задребезжали стекла. Я услышал испуганное ржание Мигеля во дворе. Я вдруг ощутил в себе почти святое право управлять этой женщиной. Не долго думая, я с силой зажал её рот одной рукой, другой схватил поперёк тела и развернул к себе спиной (так мне привычнее), потом толкнул её вниз и она поневоле встала на четвереньки, не отрывая руки от её рта, с помощью другой я притянул её к себе и навалился всей тяжестью своего молодого крепкого тела. Она обмякла подо мной и я с удовольствием проткнул её почти насквозь и почти тут же ощутил невыразимую сладость, о которой я смутно помнил, но успел уже позабыть.

«Толедский клинок» Мигеля не шёл, конечно, ни в какое сравнение с моим (конечно, в прошлом), но, всё-таки, он был очень хорош и, к тому же, сила-то была моя, то есть, жеребячья. «Помои» исторглись довольно быстро, что неудивительно, учитывая мою многолетнюю голодуху.

Хуана была недвижима подо мной, буквально перестала дышать, я даже несколько испугался. Жива ли она вообще? Я осторожно перевернул её на спину. Её лицо представляло собой два огромных, почти квадратных, глаза, расширенные ноздри и открытый в немом крике рот. Было впечатление, что её треснули по голове тарелкой, причём летающей.

Постепенно глаза Хуаниты (после того, что случилось между нами, я стал относиться к ней нежней) вернулись в привычные орбиты и постепенно сфокусировались на мне. Я услышал до боли знакомое слово – «Мерзавец», но как это было сказано! Не думал, что она может быть такой нежной. Она что-то бормотала, постепенно я расслышал: «Где ты был… где ты был, мерзавец… " Я не совсем понял, о чём она, но на всякий случай сказал: «На работе, дорогая, на работе…»

– Ну какой идиот! – закричала Хуана, вцепилась в меня мертвой хваткой и впилась в мои усатые губы со всей своей ведьминской силой. Я еле высвободился из почти смертельных объятий.

В дверном проёме одной из комнат, выходивших в гостиную, показался мальчик лет семи, это был сын Мигеля.

– Что ты делаешь, папа? – обратился он почему-то только ко мне, хотя в сцене участвовали как минимум двое, не считая, конечно, дьявола.

– Ничего, сынок! Мы искали потерянную мамой сережку, она – золотая, но мы её уже нашли.

За спиной мальчика появилась очень красивая девушка, на вид ей было лет шестнадцать.

– Пойдём, Пепе, папе надо отдохнуть и тебе не мешает поспать.

Надо же, Мигель назвал сына моим именем (Пепе – это уменьшительное от Хозе.) Неужели в мою честь? Хотя нет, мальчику семь лет, а я у Мигеля в рабстве всего пять. Но всё равно было приятно. Интересно, как зовут мою дочь? Я помог Хуане подняться.

– Дорогая, ты собираешься меня кормит? Может дочка тебе поможет?