Меня забрали в больницу; в палате я была одна. Навещать меня разрешалось в окошечко. Несколько дней я смотрела на головы взрослых в этом окошечке, а по ночам мне снилось, что взрослых уже нет, остались только их головы, ужасные оторванные головы с лицами близких людей.

«Повезло тебе, – говорила Катька. – Нас в палате двое было. Мне родители карандаши передали и раскраску. Та другая была старше меня, я сяду рисовать – а она у меня карандаши отбирает и к себе прячет. Что смотришь, сейчас я тебя наваляю, говорит. Я боялась. Так и не порисовала, родители потом удивились – раскраска чистой осталась. И родителей я даже в окошечко не видела, им не разрешали на меня смотреть. Говорили, что если я увижу – расстраиваться буду».

Я не считала, что мне повезло. Никакие игрушки не передали. Я часами складывала по-всякому коричневое колючее одеяло, представляя в его складках то пустыню, то лес, то горы.

«Чего ворочаешься, болит что?», – заглядывает больничная нянька.

Мотаю головой.

«Ну и лежи себе спокойно, раз так», – дверь захлопывается.

Вечером не могу уснуть, неуютно. Одеяло короткое, спрячусь с головой – мёрзнут ноги. Накрою ноги – голова торчит, фонарь под окном светит прямо в глаза. Я выбирала закрыть голову, а ноги мёрзли, и я тёрла одну об другую, тёрла – и засыпала. О том, что эта привычка – потирать ноги друг об дружку перед сном – дожила со мной до взрослого возраста, я узнала, когда завела кота. Он очень заинтересовался шевелящимися под одеялом существами и каждый вечер пытался на них охотиться. Я поняла и перестала. Засыпать в первые недели было сложно.

Соревновались мы и в том, чего с нами ещё не случалось: кто первый что-нибудь сломает. Во дворе, в деревне, в школе постоянно у кого-то был гипс. Чаще всего ломали руки. Тем, кто умудрялся сломать правую руку (знакомых левшей у нас не водилось) завидовали – им разрешалось не писать, в том числе и контрольные. Над теми, кто ломал левую, необидно подтрунивали – никакой пользы от этого гипса, писать всё равно приходится. На гипсах рисовали, на них оставляли подписи, в них ковыряли дырочки, под них подсовывали линейки разной толщины – у кого какая влезет.

Мы с Катькой всё никак не могли себе чего-нибудь сломать. Если так подумать, мне не очень-то и хотелось: кто-то говорил, что это очень больно, а кто-то – что не больно, но противный треск кости вспоминается до сих пор. Но вот это «спорим, у меня первой будет гипс» нет-нет да и всплывало в наших разговорах.

Мы стали взрослыми. Я обзавелась парой сотрясений мозга и повредила спину, а Катька – палец ноги, но гипс ни одной из нас не полагался.

Ну что, кто первый?

Я люблю читать. Эпопея читателя началась в три года не совсем с книг, подходящих возрасту. «Научили на свою голову», – бурчали взрослые Дома считали, что много читать – вредно для глаз, поэтому детские книжки прятались и выдавались редко.

Я довольствовалась тем, что могла найти. Иногда приходилось ограничиваться этикеткой туалетного освежителя на казахском языке; но летом в деревне везло больше.

Я с удовольствием изучала журналы, разложенные у печки – на растопку. Моими хитами были "Приусадебное хозяйство" (хочешь завести кур? Уток, гусей, коз? Спроси меня, как!), «Смена» и «Иностранная литература». Там попадалось интересненькое, например, "Парфюмер" Зюскинда или статья о статистике детских самоубийств в Париже: капроновые колготки на решётке кроватки, как сейчас помню.

Читала я всегда быстро. Этот навык тоже родом из детства, потому что появляющиеся из ниоткуда взрослые могли выхватить у меня из-под носа журнал, в котором я только-только прочитала: "Есть две вещи, которые вы должны узнать обо мне немедленно. Первая – я красивая, вторая – вчера я убила человека по имени Джеральд Фокс".