– Я же сказал, ни-ко-му, – Олег Олегович поднялся и направился к лестнице.

– Ладно, а я думал вас к нам на чай позвать. У меня мятный есть, знаете – он успокаивает…

Но нервный гость уже ушёл.

Гриня, разумеется, жене всё рассказал, так как не имел от неё никаких государственных тайн. Ночью они почти не спали, шёпотом обсуждая неожиданно возникшую ситуацию. Взвешивали разные варианты, даже такие радикальные, как фиктивный развод и эмиграцию в Израиль. Но в конце концов остановились на более мягком сценарии, который и претворили в жизнь в течение следующей недели.

Во-первых, жена Грини, имея на себе несчастное после бессонной ночи лицо, сообщила начальнику ЖЭКа, в штате которого её муж состоял (и которому жертвовал ради этого почетного статуса свою зарплату), что у Грини ночью случился сердечный приступ, и его увезла скорая.

Во-вторых, была заготовлена следующая порция резервной информации, которая могла понадобиться в случае, если кто-то вдруг захотел бы посетить больного. Легенда заключалась в том, что Грине стало хуже, и по большому блату удалось устроить его перевод в московскую клинику.

В-третьих, Гриня, слава Богу нисколько не больной, с двумя чемоданами своих самых необходимых для работы инструментов успешно добрался до железнодорожного вокзала (таки действительно на скорой помощи! – знакомый хирург помог), откуда и уехал первым же подходящим поездом на юг к сестре (у сестры благодаря замужеству была не настолько очевидная фамилия).

В-четвертых, прежде чем воссоединиться с мужем, Соне нужно было собраться. За двое суток непрерывных сборов, подбадривая себя пением одной и той же песенной строчки: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз!», она с этим заданием справилась на отлично. А через два дня, передавая той самой соседке Варваре ключи от квартиры (вместе с просьбой поливать раз в неделю цветы), Соня сообщила ей, что их сын-моряк, который живет во Владивостоке (на самом деле в Калининграде), просил приехать – понадобилась её помощь в связи с рождением их первой внученьки! Так что она поживёт у него во Владике, побудет бабушкой.

В-пятых, выкупив целое купе в поезде, Соня доставила и погрузила туда упакованные в мешки вещи. После чего, закрыв шторку на окне и лузгая семечки, чтобы унять волнение, отбыла в Ростов.

Так, на всякий случай.

Между тем, роман молодого дирижёра с Лореной, если попытаться изобразить его нотами музыкальной пьесы, не продвинулся дальше второго такта, как будто прямо во время её исполнения ноты в этом такте были ограничены двумя репризами – спереди и сзади. Роберто повторял одни и те же попытки развить музыкальную тему, но знак репризы каждый раз отбрасывал его к началу такта. Таким знаком служило странное поведение Лорены.

Уже, наверное, все в оркестре обратили внимание на то, какими глазами смотрит на неё Роберто, хотя ему и казалось, что он это тщательно скрывает. Да и она вовсе не делала вид, что не замечает этого. Выражением глаз, тенью улыбки и несметным количеством других секретных средств, которыми обладают все привлекательные женщины, она давала понять, что ей это нравится. И отнюдь не каждый раз она отказывалась пойти с ним в кафе после репетиции. Дважды они даже гуляли вдвоем по Неаполю, и она рассказывала о своей семье, об учёбе, с интересом расспрашивала Роберто о нём самом и, казалось, что ещё немного и создаваемая ими совместно мелодия наконец-то перейдёт в следующий такт, с неизвестной пока гармонией, но… нет.

Робкие или чуть более смелые попытки Роберто обнять и поцеловать Лорену при прощании возле дома, где она жила, очень мягко и от этого очень соблазнительно, но пресекались нежным прикосновением её пальцев, движением плеча, или ласковым взглядом, или нелукавой улыбкой, или ещё чем-нибудь из всё того же неограниченного арсенала приёмов, которым девушек никто не обучает, но которыми они так прекрасно владеют.