– Но я не буду Лиозом, куда вы меня толкаете, как Анну Каренина под иво колеса.

– Прости, но придется, – сказал Миша, – у нас просто больше нет никого, чтобы Их было больше, как:

– Два бойца.

– Ты можешь найти еще кого-нибудь?

– Щас поищу, – сказал Машина, – только в бизнес-класс схожу.

И отвалил в туалет.

– Как бы не сбежал, – сказал через минуту Штрассе, – в туалете окно не заложили кирпичом? А надо было. Уйдет.

Они побежали в бизнес-класс, окно было заперто, но в это время рядом в SW разбилось окно, и было ясно:

– Как его могли пустить в СВ, если на нем не было даже галстука, тем более, швейцар там берет на чай:

– В-пе-ре-д-д!

– У нас деньги с собой были? – спросил Маша-Миша.

– Не думаю, – сказал Германн. – И действительно, кто расплачиваться будет в этом дорогущем кабаке для лауреатов премий и орденоносцев.

– Надо самим бежать через это окно, – сказал Штрассе.

Но тут их взяли, а на столе ребята нашли записку следующего содержания:

– Дайте мне знать, когда найдете второго. Я Лиозом не буду, язык не подвешен отрицать существование романа, как закона природы и небес.

– Я здесь лягу, а ты меня разрежешь, хорошо?

– Хорошо, а как? Чисто пополам, или только нохги?

– Голову.

– Голову, – повторила Тетя, и так как Мотя пригласила ее, на как она сказала:

– Наиважнейшую роль вагоновожатой с красной, как у Розы Люксембург, косынкой на голове. И тут же познакомила с актером, который будет играть роль Лиоза, несмотря на то, что в этом фильме он уже снимался в качестве:

– Энддиректора Греческого.

А тут, значится, летит-бежит неизвестно кто, в том смысле, что несмотря на свои 155 с головой хочет быть Лиозом.

Она ничего не сказала, думая:

– Замена, – а предупредить, как будто не надо, и видим сакральное:

– Могу задавить и не того.

Хотя это не имеет значения, т.к. в последний момент поезд-трамвай всё равно остановили, и подложили похожее чучело. Но этот так и остался лежать на рельсах, как будто специально изображал не Лиоза, а Анну Каренину:

– Чтоб по-настоящему и до самого конца!

Так и вышло:

– Голова тогда свалилась в решетку мусоропровода, а тело само запрыгало и село на скамейку у автобусной остановки, как Форрест Га, чтобы рассказать всем свою эпопею.

– Как это было. На самом деле.

Тетя в обморок три раза один за другим, и голова ее мягко, и можно подумать сознательно и добровольно, как голова Марии-Антуанетты, после покушения на свои рыжую Елизавету, – легла на штурвал.

И заснула прямо за рулем трамвая, с последней мыслью:

– Чтобы откупиться придется продать весь тираж Третьей Части Брысь под Лексус – 6.

На этой скамейке сидела Мотя, как режиссер, наблюдая за своим действием, но она только сказала, чуть отодвинувшись:

– Зачем было портить это чучело? – А так:

– Хоть бы хны.

О времена! О нравы! – только и успел подумать Ле-Штрассе, когда взаправду понял, что теряет не только голову, но и сознание вообще, чего, в общем-то, не должно было случиться.

Пока они бегали за ей-ней, в том смысле, что:

– Ушел, скотобаза, как Никита, через забитое специально для него кирпичом окно, а как, так ведь и непонятно, – сказал Миша, и плюхнулся на свой стул из импортного желтого велюра, как был у меня диван, купленный в последний раз перед окончательным и бесповоротным повышением цен, в качестве желанной, как не подлежащая даже мечте мечта:

– Жилая комната.

Примерно, как можно сказать, что люди, живущие здесь, как советские, а:

– Всё равно не привыкли к тому, чтобы не:

– Всё было по-честному. – А почему?

– Так ведь очен-но ст-раш-но. – Как говорится:

– Вдруг опять нечаянно откроют не те кингстоны, а:

– Тока нижние.