Мне врезался в память рассказ про девяностопятилетнего чабана: всю жизнь он провел с овцами и нисколько не сожалел об этом. Кочевал с ними и в холод, и в жару; в конце ноября отгонял отары в центр полуострова, на зимнюю стоянку – крошечное поселение, дом да овчарня, которое так и называлось Кошакишлак («Двойной кишлак»). И сколько Фикрет ни расспрашивал его, не скучно ли ему было вот так всю жизнь кочевать по степи за овцами, гуртовать их, лечить, приглядывать за родами, нянькать маленьких ягнят – он никак не мог понять, о чем его спрашивают. А когда ему показалось, что он понял – старик поднял с земли катышек сухого овечьего помета и сказал: «Знаешь, если хотя бы один день моей жизни я не чувствовал этот запах – я бы умер».

Мы помолчали.

Потом вышли на улицу. Слева за забором под открытым небом размещалась территория музея.

– Ну что, давайте я открою, покажу? – спросил Фикрет, доставая из кармана ключи. – Хотя на самом деле все самое главное – там, в Гала. Это село – загадка, я как-нибудь проведу вас… Ну разве не странно – здесь всегда не хватало воды, всегда было три колодца, а на них село простояло четыре тысячи лет! Говорят, под землей здесь прорыты галереи, в которых может проехать запряженная быками арба и найти убежище три тысячи человек.

Ворота открылись.

– Как три тысячи человек? – ошеломленно спросил я, лихорадочно припоминая, что что-то подобное, загадочные «подземные города», существуют не так уж далеко отсюда, на территории Турции.

– Огромное убежище там, под землей, с подземными ходами, с выходами к морю. Все знают про это, но вот, музей сделали, а эти галереи разыскивать не стали…

– И потом! – вдруг опять пришел в воодушевление Фикрет. – Здесь же сплошь священные места… Огонь… Вы представьте только – земля горит, море – горит! Не случайно зороастризм зародился здесь, в стране огня!

Разглядывая старинные орудия, кувшины, каменные жернова, мы в конце концов оказались на скотном дворе, где пугливо косились на нас две овцы, кофейного цвета шеи которых торчали из покрывающей тело шерсти, как из пушистых белых барашковых воротников. Напротив был загон пренебрежительного к своей красоте верблюда: он цинично мочился на землю, густая шерсть его свалялась, в ней застряла какая-то труха и солома. Этот циник выглядел вполне живописно, и я стал доставать фотоаппарат, чтобы сфотографировать его.

– Подожди, дорогой, – произнес Фикрет, отпирая ключом еще одну постройку на территории музея. – Я еще не все показал…

Азер зашел первым:

– Камасутра… – только и нашелся сказать он.

Я протиснулся вслед. Признаюсь, я готов был увидеть что угодно, но только не это.

Всего было четыре камня. Не очень больших, так что каждый камень взрослый человек мог бы поднять. На всех этих камнях были выбиты изображения «священного брака», или, говоря языком профанным, соития мужчины и женщины. Иногда она шутливо принимала одного, ликующе играя какими-то кольцами в воздетых руках; иной раз соитие было более страстным и мужчин было двое, и тогда она словно забавлялась, дразня их, заставляя яростно размахивать палицами, держась руками за огромные перевозбужденные члены… Кроме оргиастических сцен на камнях было множество изображений разных животных: коровы или коня, убегающей лани, ящерицы… Ничего подобного я не видел даже на Гобустане.