– Каким же словом вы называете это другое?

– Я уже говорил его.

– Неужели и это тоже Касание?

– Ко всякой тайне, ко всякой тонкости, ко всякой красоте можно только прикоснуться. При грубом вмешательстве всё это исчезает. Уже нет трепета, нет тихого восторга и хрупкости.

– Лёгкое дуновение?

– Да, словно на едва заметном расстоянии. И это возможно только в одиночестве. Это делается наедине с самим собой. Для плотной материи нужны плотные отношения, для тонкой – тонкие. Я помню, как меня мучила тема выражения этой тонкости на холсте. Она заключается в том, чтобы освободить себя от этой невыносимой плотности и суметь уже действовать тонкими вибрациями, иначе – войти в своё подлинное, не закрытое существование в этом мире. А мы до сих пор живём в этой плотной и грубой вибрации. Мы поэтому постоянно и сердимся друг на друга из-за этой мелкотравчатой плинтусовости нашего сознания. Ведь посмотрите, что происходит! Утром, когда я встаю, у меня всегда хорошее настроение. Я обязательно выпиваю стакан воды, чтобы разбудить и свой желудок. Затем завариваю свежий чай и варю пару яиц. На худой конец овсянка на молоке. Разве эти маленькие тонкости не приносят радости? Ещё как приносят, хоть и относятся к разряду обычности, повседневности. Затем я включаю любимую музыку, пересматриваю сделанное ночью, отмечаю про себя какие-то важные моменты на картине, которые нужно убрать или наоборот что-то добавить. И вот – ты уже счастлив! Ты чувствуешь, как утро вливается в тебя своей радостью! Потом, когда появляются люди, эта радость куда-то и почему-то улетучивается. И всегда это начинается с какой-нибудь мелочи. В трамвае кондуктор, а обычно такой же пассажир, вставший с утра не с той ноги, сказал какую-то грубость. На работе ли, в магазине ли этот беспрерывный человеческий галдёж ни о чём. Кто-то кому-то сказал слово, а тот в ответ два, и дальше этот словесный понос уже не остановить, пока не рассорятся или не набьют друг другу физиономии. И везде эта мелочность, меркантильность, желание урвать кусок получше, получить выгоду даже от булавки, неприязнь друг друга, нетерпимость, какая-то непонятная вечная злоба. Может быть, город так действует на нас из-за плотности заселения? И здесь та же плотность. Мы сидим в наших многоэтажных коробках на головах друг друга и грызёмся от того, что мешаем друг другу жить. Думаете, я осуждаю людей? Помилуйте, да я такой же, как и все прочие. А может, и ещё хуже. Нам не хватает одиночества, тишины, свободы. Мы не можем элементарно отдохнуть друг от друга. Но это я говорю об интровертах. А ведь пруд пруди тех, кто жить не может без столпотворений. И как сосуществовать в этом мире такому множеству таких разностей? Я вас спрашиваю, где найти эту золотую середину, чтобы всем было хорошо?! А нет её в такой плотности. Для этого обществу нужно созреть до тонкого состояния. Так вот эта проблема тонкости и мучила меня. Я не знал, что делать. Я в какой-то стремительности от отчаяния рисовал всё новые и новые картины, пытаясь найти свою тонкость, своё настоящее. И однажды я дошёл до такого изнеможения, что у меня случился нервный срыв. Картинам, которые в разное время были кем-то куплены из чувства благодарности или подарены кому-то, несказанно повезло. Тем, что были у меня дома, повезло меньше. Я сжёг их все до единой. Я не мог смотреть на своё убожество, на невозможность выразить своё настоящее. Мы знаем друг друга с Полиной ещё со школы. Сидели за одной партой. Она уже предчувствовала, что со мной начинается беда, и стала каждый день навещать меня. Помню, как в тот день пытался закончить одну идею, над которой страдал уже неделю. Они словно взбесились и вспыхивали в моей голове одна за другой. Я смешивал краски, пытаясь добиться нужного цвета. И тут меня переклинило. Я понял, что дальше так продолжаться не может, потому что любое смешивание плотности ни к чему не приведёт. Я просто взял и влепил палитру с красками в холст. Соединил, так сказать, одну плотность с другой, чтобы из этого катарсиса наконец-то вышла давно искомая тонкость. Но палитра упала на пол от подобной творческой дерзости, краски нехотя потекли вниз по холсту, а тонкость так и не появилась. Тогда я взял спички и поджёг полотно. Огонь сжигал плотность, как во времена Инквизиции очищая грешные души от бренной плоти. И только огонь помогал этой тонкости подняться в небо. В порыве безумия я принялся сжигать имеющиеся в квартире картины. Вот в этом-то инквизиторском угаре и застала меня Полина. Она увидела, что я сошёл с ума, и, поняв, что уговоры тут бесполезны, сделала мне мгновенный общий наркоз, оглушив чем-то тяжёлым, вследствие чего я потерял сознание, и потом неделю находился под её неусыпным присмотром. Когда я с помощью моей находчивой и чуткой подруги осознал всю бессмысленность своей шалости, на меня накатила вторая волна отчаяния и безысходности. Успокоительными уколами Полина добилась полного восстановления моего психического здоровья. Потом мы сразу же уехали в Крым. Меня так сильно поразило море и крымская природа, что я решил для себя просто жить и наслаждаться этим красивым миром. Тогда-то меня и захватили пейзажи. Айвазовский, Шишкин, наконец, Куинджи с «Лунной ночью на Днепре». До этого я всё больше портретами баловался, а тут природа пошла. Я словно начал новую жизнь. И всё Полина. А знаете, что было на той картине? Нет, не Полина. Хотя её тоже писал. Правда, она не очень и любила это занятие. Некоторое время меня занимала мысль, что именно женская природа может изменить мир к лучшему. Женский характер, красота, нежность, доброта. То есть сам принцип женственности способен стать носителем всего того хорошего и прекрасного, что может ассоциироваться с эпохой нового человека. И я понял, что мужская особь – это вымирающий вид, ему с его грубостью и сильно уплотнённым сознание не место в будущем мире индиго. Я говорю не о тотальном вымирании мужчины, как носителя полового доминанта, а о необходимости возникновения новой расы людей женского типа. Мягкости, красоты и тонкости не хватает этому миру плотной материи. Планета устала от этой тяжести военной эпохи патриархата. Но одной женственности для нового мира мало. В любом случае нужно тонкое сознание. И сейчас есть все предпосылки для формирования нового человека, и они уже в действии. Индиго – это естественная ступень эволюции человеческого сознания. И тогда я понял, что в последнем воплощении в этом мире непременно буду в женском теле, и если даже не в теле, то по внутренней сути. А ещё я понял, что последнее моё воплощение должно быть посвящено созданию настоящей картины с тонкими вибрациями. Возможно, появление этой картины и является главным смыслом моего существования в этом мире. И не для кого-то, не для спасения человечества, а ради гештальта. Так вот идея состояла в том, чтобы нарисовать себя в будущем воплощении. И я мазок за мазком конструировал и выкристаллизовывал этот образ. Тогда-то со мной и приключилась трагедия.