– А если его не включить в программу? Сделать три па и вдохнуть жизнь? – спросила я отраженным эхом.

Рисовальщик тогда гильотинно отпустил пальцы, обморачивая плазму на пол. Пятна глаз на ложке его лица потемнели еще сильнее, потекли тушью. Он нагнулся ко мне в упор:

– Огонь без четвертого па – это взрыв.

– Взрыв… – эхом повторил лодочник последний фрейм моего кластера и пожал плечами. Это действие выглядело, будто средний треугольник въехал в верхний и тут же вернулся.

– А что такое взрыв? – спросил он, внимательно глядя в меня.

– Это когда то, что было одним, делится на кусочки и бежит. Точнее летит, – сказала я и придумала ему огонь.

Мой алгоритм был прост: первое па, второе па, первое па, третье па, первое па, второе па, первое па, четвертое па.

Лодочник сощурился и прикурил от огня самокрутку. Она затлела, выплетая кубастый серый дым. Огонек, отыграв, искриво рассеялся. Треугольный восхищенно затянулся.

– Это очень… вещь. Поделишься – и довезу, куда захочешь, – сказал он двудонно, грозно, подразумевая, что если не поделюсь, то высадит на Влаз. Нужно было действовать. Я, скользнув, отстранилась умом, чтобы собрать ему кластер настроек, но обнаружила, что не знаю как. Неясно было, как впаять туда умение выдумывать.

– ->.xI, – вступила Фая, – [> ~]. x> _x>>] x>] [x] ~_ [x] _-> xI.

– Только не говори, как писать четвертое па, пока не доберемся, он мне не нравится, – добавила она на языках.

Я мысленно кивнула.

Действительно, лодочник не внушал доверия. Его простодушие, казалось, имело гнилую сердцевину. Там, за пластилиновой геометрией, похоже, скрывалась сильная обида. Я [> ~] х>, отпуская мысленную повозку. Лодочник принял кластер и замер, обрабатывая полученные данные. Оставалось лишь ждать.

Мимо скользил на ровной скорости однотонный пейзаж: Влаз с устремляющимися вверх фигурами. Шепот расстегиваемой лодкой воды перебивался клетами сотен впивающихся в пластилин пиксельных пальцев, создавая немую и чем-то птичью аудиокартину. Я стояла на коленях, подбородком на сгибе руки о бортик лодки, пока треугольник пропадал в трансе, а папироса его догорела и осыпалась. Едва слышно, на цыпочках сердца неладно царапало ногтем.

– Фай, мне странно, – прошептала я.

«…» – промолчала Фая.

– Скажи, отчего так странно? Как будто… (зашебуршило под ложечкой) … что-то случилось, а я не помню. Важное что-то.

– Не думай об этом.

– Я не могу не думать, Фай. Мне правда, очень странно. И тревожно… – к горлу подбиралось холодными паучками. – Как мы оказались здесь? Там были насекомые, а потом искры и лепестки падали, а я бежала вниз и там… да… там был мальчик!

Я вскочила на ноги, пронзительно глядя перед собой, и отчаянно цеплялась за ускользающую память, за эту леску со множеством крючков.

– Он просил рассказать ему, что там, на дне. Если я вернусь. И падали корабли из лепестков. Ты помнишь? Мы шли вниз, и пол стеклянный, бутылочный…

Тут вспомнилось еще. Нечто, от чего лифт в груди резко ушел вниз, немея и блокируясь. Еще чуть-чуть, и вынырнет страшное, нужное – вот оно. Вот.

Но тут лодка резко вильнула, и мир пошатнулся. Я чуть было не выпала за борт, ухватившись за борт в последний момент. Зигзагом сбросилось из моего сознания это почти пойманное что-то.

– Что такое взрыв? – пробасил лодочник.

Нижний треугольник его тела провернулся вокруг своей оси, снова вильнув лодку. От нужного и страшного воспоминания не осталось и следа. Нить была безвозвратно упущена. Я подошла к лодочнику в упор, глядя ему прямо в глаза. Кипяток негодования клокотал внутри. Он встретил мой гнев свысока, не колеблясь. Я была на его борту.