Катерина Степановна уставилась на Аню, пытаясь разглядеть или запомнить её, всё же возраст.

– Это вы, штоль, новосельцы с пятого? – спросила она.

– Мы. Я Аня, моего жениха зовут Костя.

– А я баба Катя с первого. Клавдия Никифоровна на третьем этаже живёт.

Аня вспомнила, как её бабушка рассказывала, что получить третий этаж считалось большой удачей: и не низко, и не высоко. Шума меньше, солнце достаёт, не топит с крыши. Для жены начальника вряд ли это было простым везением.

– С женихом, говоришь, живёшь, не расписаны ещё? – спросила соседка с первого этажа.

Клавдия Никифоровна продолжала сидеть, в пол-оборота смотря на детскую площадку и улыбаясь звонкому смеху ребятни, как будто разговор её не касался. Но Аня была уверена, что она внимательно прислушивается к каждому слову.

– Нет ещё, только собираемся.

Бабушке явно были не по душе новые нравы молодёжи. Однако она философски оценила ситуацию:

– Ну хоть собираетесь.

– Ага, – улыбнулась Аня своим мыслям. Она представила, как к этому самому подъезду поедет лимузин, как они чинно выйдут. Она в шикарном платье, Костя в светлом костюме. Как соседи будут выглядывать из окон, а девочки с детской площадки мечтательно вздыхать: вот бы быстрее вырасти и стать такой же красивой невестой.

– Дорого?

– Что? – Аню вернули из грёз. О чем её собеседница? О платье? Костюме? Лимузине? Всей свадьбе?

– Дорого, говорю, отдали за жильё?

– Да не очень – за такую-то квартиру.

– Какую – такую? – бабуля подозрительно посмотрела.

– Необычную, большую, уникальную, – Аня пожала плечами, мол, это ж очевидно. – И район хороший, центр недалеко.

– Ну да, – она вроде усмехнулась. – Уникальнее не бывает.

И снова задумалась.

– Теперь ремонт делать начнёте? Шуметь будете?

– Перепланировку мы не планируем, и так нравится. А ремонт там уже сделан минимальный, жить можно. На большее денег пока нет. Так что особого шума не будет, не переживайте.

– Это хорошо, – бабушка кивнула. – А то эти, до вас, наняли рабочих. Они если не ремонтируют, то «кирлык-бырлык» по телефону. Мы с Митрофанной всё удивлялись: о чём столько можно говорить? Или они каждый раз всем, с кем знакомы, звонят?

Бабушка тихонько засмеялась своей шутке.

– А вы не знаете, до нас кто тут жил? – Аня решила направить разговор в нужное ей русло. – Говорят, художник.

Клавдия Никифоровна продолжала смотреть на детскую площадку. Однако теперь Аня почувствовала напряжение в её позе.

– Говорят, – согласилась соседка. – Но он все у себя был, рисовал. Много рисовал. На скамеечке так просто некогда посидеть было. Но иногда спускался, нас, старушек, развлечь.

– А что он рисовал?

– Да Бог его знает. Но был на счету. Приезжали к нему иногда та-акие, – баба Катя наступила брови и провела руками вдоль туловища, – у-ух! И на машинах. Они, машины енти, как зеркало – ни пылиночки. Покупатели значит. Выносили картины завернутыми. А как-то, видать, поторопились, без чехла и бумаги вынесли. Вот прямо посюда несли, а я здесь же сидела, на лавочке.

– И что там было? – Ане было интересно. Клавдия Никифоровна тоже была вся во внимании.

– Природа там была. Речка, берёзки, небо. Вроде бы ничего такого, а за душу берёт. Как живое, настоящее, – вздохнула баба Катя. – Я своё детство вспомнила, ещё до войны. Мы в деревне жили. Лимита, беднота, зато в такой красоте. Всю жизнь мечтала вновь вернуться в свои края, посмотреть, полюбоваться, подышать тем воздухом. Но не сложилось… А потом уж некого навещать стало.

В глазах бабушки заблестели слёзы.

– Меня ж ишшо малявкой в город отправили работать, чтобы выжить. Здесь и осела. Замуж вышла, и удачно. Мальчишек двоих родила… Всю жизнь работала. Мы с Клавдией Никифоровной тогда и познакомились, она в парткоме была… Спасибо, с квартирой помогла. С мужем свою однокомнатную получили, хорошую такую. Иначе б свой век в коммуналке доживали.