Автобус довез их до вокзала. Сельские пейзажи, мелькавшие за грязным окном вагона, пугали Ханьвэнь своей пустотой. Когда на смену дню пришла ночь, по зеленым полям поползли густые тени, набрякшие темнотой, в которой Ханьвэнь не видела ни единого проблеска света. Но вдруг во мраке что-то ярко блеснуло, и Ханьвэнь решила, что это спешит куда-то фермер с фонарем. Даже земледельцы не желают задерживаться надолго в этой черной пустоте.

В поезде Ханьвэнь почти не спала и утром, глянув в зеркало, увидела, что лицо у нее серое. На платформе она протолкалась через толпу людей, выкрикивающих что-то на сельском диалекте, которого она прежде не слышала, и отыскала Хунсин. В Шанхае они не дружили, однако сейчас схватились за руки и вместе забрались в кузов грузовика, готового доставить их в конечную точку путешествия. Обычно в этом грузовике перевозили скотину. Водитель даже не отвязал веревку, которая не давала свиньям выпрыгнуть, веревка так и осталась натянута поперек кузова. Они ехали часа два, и каждый раз, когда грузовик подскакивал на колдобине, лужи свиного навоза растекалась по дну кузова все шире. Шестеро бывших школьников не разговаривали, но сбивались все теснее и теснее, так что к концу поездки они почти не занимали места. Было уже предельно ясно, что сельская жизнь вовсе не похожа на плакаты, призывающие образованную молодежь отправляться поднимать деревню. Не ждут здесь Ханьвэнь ни поля золотистой пшеницы, ни мускулистые фермеры, ни сельские хохотушки.

В общежитии их встретила девушка постарше. Как только они остались одни, она бросилась Ханьвэнь на шею:

– Ох, как же я рада, что ты приехала! Одной мне тут было ужасно тоскливо.

Румяная и одетая в телогрейку, она смахивала на деревенскую, но выговор у нее был шанхайский – окончания слов обрывались на высокой ноте.

Звали ее Пань Няньнянь, и она тоже приехала из Шанхая, но уже четыре года работает в полевой бригаде. Она была одной из первой волны выпускников, отправленных в деревню. Остальным благодаря родственникам или знакомствам удалось выбраться отсюда.

Медленно разбирая вещи, Ханьвэнь рассматривала Няньнянь. Жесткие волосы коротко, до подбородка, острижены, кожа смуглая от загара. Когда Няньнянь помогала новеньким раскладывать вещи на тянущихся вдоль стены полках, Ханьвэнь заметила у нее под ногтями грязь. Что сказала бы на это мать Няньнянь? Неужели и она, Ханьвэнь, со временем изменится здесь до неузнаваемости?

Меняться таким образом ей не хотелось ни за что на свете.

В их первый вечер они легли спать пораньше. На следующее утро началась новая, сельская жизнь Ханьвэнь. Разбудили их в половине пятого утра и отвели на завтрак – чтобы они не упустили ни секунды солнечного света.

Вокруг висел едкий запах навоза, а само здание напоминало тюрьму: приземистые постройки из серого бетона и коридор с низким потолком, у входа в который сидел охранник.

– Я тебе говорила – в это время тут никого нет, – сказала мать Итяня.

Они обошли все четыре корпуса полицейского отделения, но двери оказались заперты.

– Это же отделение полиции, верно? – спросил он единственную повстречавшуюся им женщину.

Женщина натирала во внутреннем дворике каменные плиты. Когда они пришли, она даже не поздоровалась, а теперь уставилась подозрительно.

– А что ж еще?

– Мы пришли заявить об исчезновении человека, – сказал Итянь.

Вместо ответа женщина лишь смерила его взглядом. Итянь повторил.

– Тут в это время все отдыхают, – буркнула она наконец.

– А когда перерыв закончится?

Женщина пожала плечами.