Я не договорила. Я не додумала. Я ожидала вопросов и возражений, но Солль с лёгким прищуром оглядела меня и ответила:

– Смогу.

Стулья заскрипели по полу. Девушки рассаживались вокруг – совсем как в тот день, когда Мэрг знакомила меня со всеми, а потом рассказывала про чародеев.

– А что мы будем делать дальше, Каролина? – спросила Мири.

Я вздрогнула. Со вчерашнего вечера я ещё ни разу не успела подумать про «дальше».

– А почему ты спрашиваешь меня?

Некоторые пожали плечами, а Дэзи ответила:

– Потому что ты из нас самая сильная.

Мне было трудно согласиться с этим, но ещё труднее оказалось возразить.

– Тогда… – Я постаралась заглянуть каждой в глаза. – Сейчас мы будем отдыхать. Скоро начнётся новый день.

– Госпожа Каролина!

Извозчик подал мне руку и помог забраться в коляску. Мерно стуча копытами по мостовой, старая кобыла потащила повозку от окраины города к светлым кварталам. Таммит любил возить меня: называл милостивой госпожой, раскланивался каждый раз, точно перед фрейлиной королевы, но вовсе не за это, а просто так помимо оплаты он часто получал тарелку супа на кухне у Гвина.

– Как идут дела в самом гостеприимном заведении на Бузинной улице?

– Ты имеешь в виду храм, Таммит?

Он обернулся, и мы улыбнулись друг другу.

О таком не говорили вслух – даже близким друзьям, даже в собственных домах за плотно задвинутыми ставнями. Однако после самой короткой ночи года всё громче шептались о том, что обращаться к Богам можно и напрямую, без посредников. А потом ещё и спешный отъезд Отца Кьело из города добавил звона в осторожный шёпот.

Одни твердили, что Отец сошёл с ума. Другие, что разум его так же светел, но темнота завладела чистой душой. На своих проповедях Отец Кьело всё чаще говорил о женщинах: метался между их греховной красотой и божественным предназначением, всё не мог определиться в суждениях и страшно терзался от этого. Его видели кричащим на изображения Богов и пару раз узнавали под окнами борделя. Барон Дрей клялся, что как-то раз застал отца Кьело на коленях перед девушкой. По рассказу она была прекрасна и холодна (барон Дрей девушку, безусловно, не узнал, так как на Бузинной улице всегда посещал исключительно храм), а он – жалок и, похоже, безнадёжно влюблён.

В сцену мало кто поверил. Однако я сама видела такую же у нас в борделе. Помню, не так давно Солль сама стояла на коленях перед мужчиной, которого любила. А теперь ей досталась… нет, Солль выстрадала, завоевала себе эту другую роль, и как же она была в ней хороша!

Солль понадобилось несколько недель и пара визитов в храм. Смывая краску с лица и собирая волосы в небрежный узел, наряжаясь в целомудренное платье (под которым, впрочем, не было чулок), она навещала в храме Отца Кьело и каялась ему. Солль каялась искренне, страстно, неистово… Они стыдливо уединялись на скамье в отдалённом углу: грешница вымаливала себе прощение у представителя Богов на земле, в подробностях расписывая ему свои грехи. Солль рассказывала о мужчинах, которым отдавалась, о постыдном наслаждении, которое получали клиенты и она сама. Покусывая губы и доверчиво заглядывая в глаза, она допытывалась, какие позы для любви менее распутны; нужно ли сдерживать стоны, чтобы не гневить уши Богов, и прикрывать наготу, дабы не тревожить их взоры. Можно ли пробовать на вкус любые человеческие соки и дозволено ли, лёжа на спине с разведёнными ногами, открывать глаза и смотреть вверх…

Отец Кьело слушал. Глупым он не был: неожиданный интерес самой красивой девушки борделя после гибели его хозяйки не мог не вызвать у него подозрений. Но всё же он слушал и с каждым разом, прощаясь, всё дольше держал Солль за руку. А когда она стала приходить реже, подметал ведущую к храму дорожку, чтобы незаметно посматривать в сторону борделя. Однажды он пришёл сам. Теперь он умолял – нет, не о прощении, а о любви, о возможности испытать хоть часть того, о чём Солль рассказывала. И пусть будут прокляты Боги, если осудят его за это!