И всё же здесь было тепло. Моим любимым цветом в этой комнате стал густо-бордовый оттенок чая: горячего, с ароматом розовых лепестков, засахаренных слив и лёгкой ноткой рома.

– Откуда у вас такое? – Я сделала большой глоток и взяла с тарелки ещё кусочек белоснежной пастилы. Осталось всего два. Меня уже немного подташнивало, зубы свело от сахара, но я собиралась съесть и эти тоже.

– Контрабанда, – небрежно махнув, ответила Мэрг.

Она расположилась в кресле напротив в расслабленной позе: руки на подлокотниках, рукава широкого халата свисали почти до пола. Наблюдала за мной из-под полуопущенных ресниц, будто собиралась задремать.

– Расскажи мне, – госпожа Мэрг провела пальцами по воздуху, как музыкант перебирал бы струны арфы. – Расскажи, что пожелаешь. А что не нравится – не рассказывай.

Я медленно прожевала последний кусочек пастилы.

– В начале зимы на дороге в Виарт меня подобрал извозчик, – тут я обычно пожимала плечами. – Не знаю, куда я направлялась – в столицу или из неё, – но он привёз меня сюда. Помог устроиться в дом Лосано, где служит его дочь. А два дня назад я убила младшего сына герцога, вот и весь сказ.

Больше рассказывать мне было нечего, и не потому, что остальное не нравилось. Без застенчивости я потянулась к заварнику и вновь до краёв наполнила чашку. Бордовый оттенок напитка стал ещё насыщеннее. Я полюбовалась танцем нескольких чаинок и поднесла чашку к лицу, горячий пар щекотал ноздри.

– А что до зимы было, не помнишь? – спросила Мэрг.

– Не помню. – Ниточка моей памяти плелась недолго, но повторять это я уже привыкла. Сейчас мне впервые захотелось ответить больше. Может, тепло в желудке разморило, а может, поза моей неожиданной покровительницы и плавные движения её рук настраивали на разговор. Я закрыла глаза. – Но я знаю многое, разное. Удивительно, но я знаю, что для этого чая заварили лепестки особенного сорта розы: цветки у неё бледно-оранжевые, а аромат – осенний, медовый и какой-то ночной. Я могу отличить песню сойки от соловья, хотя их давно никто не слышал. Знаю, что когда смотришь на солнце, надо щуриться. Я не помню ни одного мужчины, но знаю, какой на вкус поцелуй и как ощущается любовь.

Когда люди вот так замирают и закрывают глаза, они погружаются в воспоминания. Я тоже погружаюсь куда-то. На водную пучину не похоже – это комната. В ней сумбурно расставлена мебель, которая накрыта белыми простынями. Я не вижу стен, не нахожу окон, но откуда-то проникает свет, и в косых лучах кружатся и поблёскивают пылинки.

– Тебе от этого приятно? – Госпожа Мэрг поднялась с кресла.

О чём спрашивает? Ах да, о любви…

– Мне от этого больно.

Она подошла и за руку подвела меня к туалетному столику, где усадила перед зеркалом. Много всего там было: костяной гребень (наверняка тоже контрабандный из-за моря), флакончики с духами, пудреница, румяна, краска для губ, открытая шкатулка с дешёвыми, но броскими украшениями… Женские хитрости, невинные ингредиенты для любовного приворота, прежде мне доводилось лишь раскладывать их по местам без трепета и надежды.

– Скажи, что ты видишь.

Я взглянула на отражение. На фоне ярко-синего, расшитого звёздами халата Мэрг я выглядела невнятным пятном: бледная кожа, впалые щёки, волосы цвета сухой соломы, прямые и тонкие. Брови и ресницы такие же блёклые – что они есть, что их нет.

– Ничего, – ответила я.

Госпожа Мэрг рассмеялась.

– Тогда, позволь я расскажу тебе – про тебя… Много лет назад в меня был влюблён один художник. Бестолковый романтик, всё мечтал о странном… как корабль не по воде плывёт, а с ветром уносится за облака. Он огорчался, что нельзя сохранить горсть свежего снега до лета и сравнить его белизну с лепестками ромашки. Хотел солнце с луной подружить и увидеть их рядом на небосводе. Картина у него была, а ты мне её напомнила.