– Как тебя зовут? – голос низкий, грудной. Губы сжаты, но паутинка морщинок вокруг глаз выдаёт скрытую усмешку.

– Каролина.

– Сколько лет?

– Не знаю, не помню.

Госпожа Мэрг протянула руку и взяла меня за подбородок, повернула лицо в одну сторону, затем в другую.

– Тридцать тебе или чуть меньше. – Теперь она улыбнулась открыто, продемонстрировав ровные белые зубы. – Хотя выглядишь старше. Я в твоём возрасте, Каролина, лучше за собой следила.

– Так это, наверное, ещё до войны было?

Охранник выронил ключи, их жалобный звон ознаменовал мой приговор не выйти отсюда.

– Покормить тебя нужно да накрасить, – хозяйка борделя ущипнула меня за щёку, с прищуром высматривая, появится ли румянец.

– И нас бы ещё накормить, Мэрг! – Мой тощий сосед по камере прильнул к своей решётке.

Даже не взглянув на него, госпожа достала из кошеля на поясе монету и щелчком по красивой дуге отправила её прямо в раскрытые ладони наглеца. Сама через плечо бросила охраннику:

– Отдай мне её.

Уже минуту, кажется, я не дышала.

– Не могу, её ведь на убийстве поймали.

Мэрг хмыкнула.

– Кого убила? – спросила она меня будничным тоном.

– Сына моего хозяина.

– Было за что?

Я пожала плечами.

– Не знаю. Я преступник, а не судья.

Она отвернулась и направилась к двери. Сердце рвалось из груди, билось о рёбра, заглушая её степенные шаги. Госпожа Мэрг остановилась перед охранником и точно нависла над ним, хоть и была ниже ростом.

– Отдай мне её.

Сердце остановилось.

– Но я не…

– Кто видел?

– Никто, кажется. Мы в беседке у дома герцога Лосано её нашли. Ночью вчера. Только она и труп. Да девчонка ещё, посудомойка, бледная и трясущаяся. Она нас и позвала. Труп у лекаря сейчас, а убийца вот – здесь.

Госпожа Мэрг что-то вложила в его руку, что-то прошептала на ухо. Со смесью страха и восторга я наблюдала, как у парня дёргался кадык, а лоб покрылся испариной. Ещё немного, и он взял бы на себя чужой грех и пал бы к ногам женщины, моля о пощаде.

Напоследок госпожа Мэрг по-матерински погладила охранника по щеке.

– Я буду ждать на улице, – сказала она, – а долго ждать я не люблю.

Война, говорят они, выбрали слово. Короткое и отрывистое, оно вмещает запах дыма и крови, страха… запах слёз. В нём крики и плач громче лязга металла; как хищный червь, оно вгрызается в разум, в сердце и навсегда остаётся там. А ещё это слово оправдывает. Война – и в стыдливо опущенном взгляде вдруг мелькнёт тень решимости.

Мидфордия пала за одну ночь. Конечно, враг начал готовиться задолго до этого: собирал силы, заручался поддержкой отвергнутых и прирученных ими чудовищ, незаметно плёл паутину из запугиваний и обещаний, чтобы расколоть нас изнутри. И всё же война предполагает сопротивление, а Мидфордия покорилась за одну ночь. Тысячи сердец тогда перестали биться. Был убит, растерзан король Ромеро, его жена и их маленький сын.

Говорят, тогда сожгли книгу на острове Фэй, и навсегда забыли о чародеях, чьи имена в ней хранились. Замолк древний язык – только и осталось от него, что окончание «ия» в названии нашей страны. Многие и не вспоминали уже, что оно означает «душа».

А наутро после войны солнце не вышло из-за туч. Всё окрасилось в серый цвет. Равно наказывая победителей и поверженных, Боги забыли о нас.

Где серого цвета было не найти, так это в спальне госпожи Мэрг. Будто не комната это была, а цветочный луг под открытым небом – даже потолок голубого цвета. Все помнили, что небо за тучами голубое, а кто не помнил, узнавал из рассказов.

Тяжёлые шторы и балдахин над кроватью зеленели ярче и сочнее, чем весенняя трава. Уже на второй взгляд были заметны потёртости и ветхость бахромы. Большой тканый ковёр специально повернули так, чтобы заплатка оказалась у дальней стены. Пятна на старых обоях спрятали под картинами. На столешнице кое-где облупилась краска, а стул подо мной чуть-чуть покачивался.